Виктор Пелевин - Transhumanism Inc.

И понятно было почему. В этой информации не было никакого позитива и света. Только помойка. Даже не помойка, а помойка помойки — как если бы внутри свалки сделали еще одну специальную зону для мусора, слишком уж поганого, чтобы валяться среди других отходов просто так.

И он проник в ее лоно? Вот этот? Да она сама уделает такого котяру одной лапой. Да как он вообще посмел к ней подойти…

Миу подняла на самозванца полные огня глаза, выпустила когти и уже открыла ротик для гневного мява, но Шредингер быстро сказал:

— Вспомни все!

Миу охнула и упала на животик.

Как она могла. Как она смела забыть величественную тайну, открытую ей Шредингером… И думать о каких-то там звериных метках…

— Прости, любимый, — сказала она. — Я не понимаю, что происходит.

— Ты вернулась в мою ауру, — ответил Шредингер, заходя ей за спину. — Ты вернулась, Миу, и я снова беру тебя… В смысле, беру на свою высоту…

Прозвучало еще много разных слов — и, когда он схватил ее зубами за шкирку и прижал к земле, Миу уже была к этому готова. Ей пришлось бороться с собой совсем чуть-чуть. И она снова впустила в себя желтого кота, помня, что преодолевает низкое и звериное — и поднимается к не до конца еще понятной грозной истине… Ради этого, конечно, можно было смириться с болью обманутого инстинкта.

Когда Миу вернулась к себе, возле ее плюшевого замка сидел Мельхиор. Он еще не оправился до конца — но уже нашел в себе силу прийти за положенной наградой.

Миу была мрачна. Она уже не помнила, зачем ходила на помойку — знала только, что опять по какой-то причине пошла против ясного веления природы, и завтра, по всей видимости, сделает это опять.

Природа мстила — Миу была противна себе. Она прошла мимо Мельхиора, даже не поглядев в его сторону, и, вместо того, чтобы прикрыться хвостиком, бесстыдно подняла его, оголяя вход в оскверненное Шредингером святилище. Мельхиор шагнул к ней, понюхал, сразу все понял — и не то завыл, не то застонал с такой первобытной яростью, что в бутик-пространстве содрогнулись все коты, услышавшие этот звук.

Миу знала, что пахнет Шредингером. И несла свой позор не скрываясь — скрыть его было невозможно. Пусть теперь Мельхиор и Шредингер решат вопрос окончательно. Сами. Так говорил инстинкт.

На следующий день она снова пришла к желтому коту на помойку — и вновь пережила ни на что не похожее узнавание забытой истины. Когда к ней вернулись слова, она сказала:

— Происходит что-то невыносимое. Я забываю все и ненавижу тебя и себя… Я не помню, зачем ходила к тебе, только знаю, что скоро пойду опять… Ты можешь сделать так, чтобы слова остались со мной навсегда?

— Это способна сделать ты одна, — ответил Шредингер. — Если по-настоящему захочешь. Но помни, что во многой мудрости много печали…

Миу знала это изречение. Слышала его когда-то давно, в другой жизни. Шредингер говорил правду — печаль уже коснулась ее чистого и простого существа.

— Зачем ты делаешь это со мной…

Шредингер подошел к ней, понюхал, повалил на пахнущую горелой горечью землю и, суча от возбуждения лапами, перевернул на спину.

— Сегодня, — сказал он, — мы сделаем все так, как делают люди. Если хочешь, чтобы слова вернулись к тебе навсегда, это может помочь…

Люди, подумала Миу. Люди. Да кто же это? Вот сейчас узнаем…

Шредингер прижал ее к земле своими желтыми лапами, укусил за ухо, потом за шею — и Миу вновь покорилась его странной силе, так умело замаскированной под слабость… А когда Шредингер наконец отпустил ее и попятился, она подняла глаза и увидела Мельхиора.

Тот появился на пустыре, пока она превозмогала себя в очередной раз. Похоже, он был больше озадачен, чем разгневан. Он поглядел на нее, на Шредингера, вдохнул пахнущий желтым позором воздух и застонал. А потом присел и пометил самый центр территории Шредингера своим ясным, сильным и недвусмысленным клеймом.

Шредингер сел на задние лапы и хмуро уставился в сторону, как и полагалось коту, на чью территорию покусился соперник. Миу поняла, что самцы будут драться — но никакой гордости за себя не ощутила. Мельхиор был ей смешон и жалок. Но было ясно, что Шредингеру не устоять.

Хотя, с другой стороны, что она знала про его тайные силы? Ведь сумел же он покорить ее сердце. Возможно, он найдет способ управиться с альфа-зверем…

Мельхиор поднял лапу и тонко завизжал. Миу помнила, что произошло недавно между двумя альфами после такого вступления. Сейчас Мельхиор нападет — и все будет кончено… Но тут Шредингер опустил голову и попятился, как бы признавая поражение.

Мельхиор покосился на Миу, и она прочла в его глазах торжество. Но она знала — простой капитуляции гегемону будет мало.

Мельхиор подошел к Шредингеру вплотную и схватил его зубами за шею — так же, как Шредингер перед этим хватал ее саму. Видимо, победитель счел, что желтый кот недостоин боевых шрамов, и решил унизить его, обойдясь с ним как с кошкой.

Прижимая Шредингера к земле, он развернул его так, чтобы Миу видела всю процедуру в деталях, и попытался взобраться на него сзади.

И тогда Шредингер повернул морду и размеренно произнес:

— Скажите, любезный, что это за ужасный рыжий цвет? Чем-то напоминает портмоне пожилого официанта. Как будто внутри у вас ворох засаленных чаевых. Может, поэтому девочки не слишком вас хотят?

Миу была готова ко всему — но не к тому, что случилось следом.

Мельхиор отпрыгнул назад, словно получив удар когтями по носу, сжался в пушистый шар и задрожал. Натурально задрожал — крупной дрожью, будто ему вдруг стало очень холодно или страшно.

Шредингер поднялся с земли, развернулся к обидчику и выгнул желтую спину дугой.

— И вообще, — продолжал он, — что это за пошлость — победоносный альфа-кот? Вы думаете, кошечкам такое нравится? Да, киски подчиняются силе, но при этом вы им глубоко противны. Они мечтают совсем об ином друге. Что и доказывает наш опыт.

Мельхиор тоже выгнул спину, и Миу решила, что сейчас он все же бросится на Шредингера. Но тут Шредингер заговорил — быстро и монотонно, как бы кидая острые камешки слов в рыжую морду врага:

— При борьбе за человеческий ум нарративы симулируют поведение животных, борющихся за территорию. Альфа-нарратив метит бета-нарративы оранжевыми восклицательными знаками и вытесняет их из мозга, за который идет конкуренция, а бета-нарративы постоянно пытаются сделать то же самое, но не получают достаточной подсветки. Таким образом, социально-политическая истина есть то же самое, что доминантный альфа-нарратив — и любой нарратив становится конспирологией, как только опускается до омега-статуса. Любой разветвленный нарратив конспирологичен, так как обвиняет в конспирологии другие нарративы, а суждение о чужой конспирологичности является конспирологией по определению. Приобретая альфа-статус, нарратив получает санкцию на вынесение вердикта о том, что есть «добро» и «истина»…