Титус Попович - Жажда

— Куда провалился этот Деме? Проклятые лункане, никогда нельзя на них рассчитывать, все подлецы как на подбор.

— Придет Деме, не так ли, барин?

— Придет, — вдруг пронзительно выкрикнул Суслэнеску.

— Вот видишь, Пику? Уж он-то знает.

По временам дверь открывалась, и тогда в корчму проникал серый мутный свет и глухой враждебный гул ярмарки.

— Что такое история? — с пьяной развязностью начал Суслэнеску. — Что скрывается за этим нагромождением фактов? Какая цель? Воля? Судьба? Все представляется мне туманным, все мы ползаем на четвереньках, каждый сам по себе, и едва осмеливаемся поднять голову, чтобы узнать друг друга, проникнуться взаимным доверием, убедиться в том, что мы одинаковы.

— Ай-яй-яй, — покачал головой Кордиш.

Но Суслэнеску уже устал.

— Будем ждать чуда, — заключил он свой монолог.

В этот момент дверь корчмы широко распахнулась, и в пролете ее закачалась фигура человека с окровавленным лицом, в разорванной одежде. Казалось, он вот-вот упадет головой вперед, но, собрав силы, человек сложил руки воронкой и закричал срывающимся голосом:

— Братья румыны! На помощь! Идут коммунисты! На помощь, братцы! Они хотят убить господина коменданта и сжечь клуб национал-царанистов. На помощь!

— А Деме все нет! — пробормотал Пику. — Ладно, все равно найдем его! Пошли, господин учитель!

Словно сквозь туман, Суслэнеску увидел, как Пику вытащил из-под полы сермяги обрез, послышалось щелканье затвора. В корчме стало тихо. С улицы в темное сырое помещение просачивался отдаленный протяжный вой. В прямоугольнике открытой двери, как на экране, суетились люди, они поспешно грузили товары на возы… Телеги сталкивались. Одна из них опрокинулась. Заваленный мешками человек разевал рот широко, как рыба. Откуда-то издалека доносилось стройное, многоголосое пение толпы, но слов разобрать было нельзя. В воздухе резко прозвучал одинокий выстрел.

Сначала никто не понял, в чем дело и почему на ярмарке началась паника. Люди лезли друг на друга. Те, кому удалось погрузить товары на возы, гнали лошадей прямо по мешкам с зерном и рогожам, на которых были разложены товары. Сорвавшийся с привязи буйвол угрожающе мычал, рыл землю копытами и рогами. Вокруг него образовался большой свободный круг.

Среди этого оглушительного шума Анна чувствовала себя потерянной, словно погруженной в черный колодец. Она долго и безуспешно звала Митру. Страх начал овладевать старухой. Она так напрягалась, стараясь разглядеть, что творится вокруг, что почувствовала резкую боль в голове, как от удара. Убедившись, что Митру ушел, она яростно выругала его и, вытянув руки, принялась ощупью искать свинью. Наконец она наткнулась на ее жирную спину и крепко вцепилась ей в жесткий вонючий загривок, боясь, что испуганное животное вырвет колышек из земли.

— Будьте вы прокляты! И ты, и зять, и Эмилия. Бросили меня здесь одну, да еще слепую. Бога не боятся, сколько раз говорила в лицо. Что я могу еще?

Вокруг Анны бушевала толпа. Ей казалось, что все эти голоса знакомы ей, но она не могла точно вспомнить, кому они принадлежат. Земля под ногами слегка вздрагивала. Мимо пробегали люди, она догадывалась об этом по ударявшей в лицо струе воздуха. Старуха вся дрожала от напряжения, стараясь представить себе, что происходит. Откуда-то издалека, должно быть с дороги, волнами налетал крик сотен людей, словно идущих на штурм. Он то затухал, то снова взвивался ввысь.

— Митру! Куда ты запропастился? — снова взывала старуха. — Нет на тебя погибели, окаянный!

От возмущения у Анны стучало в висках, вены надулись, готовые лопнуть. «Так меня еще хватит удар, — подумала она. — Умру». Отпустив загривок свиньи, она с трудом поднялась, но кто-то сильно толкнул ее сзади, и она упала прямо на животное. Свинья пронзительно заверещала, дернулась и оборвала веревку. Услышав ее удаляющийся топот, Анна сделала несколько шагов вперед, холодея от страха, и уткнулась лицом в чью-то широкую грудь.

— Куда прешь, баба! — рявкнул мужской голос. — Садись на задницу, иначе убьют. Чистое смертоубийство.

— Как? — закричала Анна. — Зачем вы даете убивать себя? Почему молчите, пропадите вы все пропадом!

Но человек уже исчез. Тогда старуху охватила такая ярость, что она забыла о свинье, об убытке и даже о том, что ее бросили одну на ярмарке, которую она лишь смутно вспоминала.

— Не поддавайтесь! — стала кричать она, поворачиваясь во все стороны. — Не поддавайтесь, братья румыны, этим проходимцам. Я потеряла двенадцать тысяч. Не давайте грабить себя.

Тут Анна поняла, что вокруг нее не осталось ни души. Ярмарка опустела, только со стороны дороги продолжал доноситься гул множества голосов. Старуха стала звать свинью.

«Кабы плошку кукурузы, нашлась бы скотина, — думала она. — Почему человек сказал, чтобы я сидела на заду. Слюнтяй, будь они прокляты! Дают над собой издеваться…»

Анна почувствовала себя вдруг очень старой и одинокой. Вокруг словно все вымерло.

— Господи, помилуй и защити нас… Ага, где-то бьют стекла; бейте, бейте, теперь они дешевы, а вот завопила женщина, может насилуют. Ну и пусть насилуют, лучшего они не заслуживают…

Потом старуха забыла об окружающем и стала тихо разговаривать с Христом, как делала это дома, когда молилась в постели.

— Агнец божий, помоги мне найти свинью, не дай разориться, нам нужны деньги, никто нынче не знает, что его ждет завтра. Слава тебе, слава тебе господи, я знаю, что ты не оставишь меня в беде…

А в городке произошло следующее. Через час после открытия ярмарки на дороге появилась колонна человек в двести с большим выцветшим красным флагом и плакатом, на котором было написано: «Долой фашистов из местных органов власти». Это были железнодорожники, рабочие маслобойного завода и с мельницы Поллони. Манифестанты пели «Интернационал», и после каждой строфы высокий человек в узкой засаленной спецовке останавливался, путая ряды, и, сложив ладони рупором, выкрикивал: «Долой волостного коменданта-фашиста!»

Вначале встречные смотрели на манифестацию с удивлением и опаской. Крестьяне отводили телеги в сторону, рискуя опрокинуть их в канаву. Но по мере приближения к центру, где скопление людей, возов и скотины становилось все гуще, колонна стала растекаться на узкие струи, чтобы пробиться дальше. На главной площади, где в центре вымощенного квадрата возвышалась позеленевшая статуя Екатерины Теодорою [12] Екатерина Теодорою — героическая участница первой мировой войны. , уставившаяся очками прямо в дверь реформатской церкви, манифестация была вынуждена остановиться. Здесь разложили свои товары крестьяне из соседних венгерских сел: Зеринд, Сатул-Ноу, Вынэторь. Первые ряды замешкались было перед стеной возов, но задние напирали, и демонстранты стали протискиваться между телегами.