Титус Попович - Жажда

Видневшиеся из окна серые улочки обезлюдели, дома казались брошенными, среди улицы разгуливал чем-то очень озабоченный петух. Мохай тяжело вздыхал, покашливал, но Арделяну не обращал на него никакого внимания. Тогда старик начал объяснять, судя по тону, уже не менее, чем в десятый раз.

— Конечно, я виноват, не организовал как следует… Только не гневайтесь… Люди ничего не знают. Но я говорил им много, много раз и вчера тоже, что такое классовая борьба, кто наши враги, кто союзники… Теперь, когда приедут товарищи, мы все разрешим. А пока — подождем.

— Чего подождем? — обернулся к нему выведенный из себя Джеордже. — Что нам ждать? Пока придут сюда поджигать?

— Черт их знает. Что за люди эти крестьяне, — вздохнул Мохай. — Никак их не поймешь. Спекулянты, набитые деньгами. Дерут с рабочих шкуру.

— Все? — сквозь зубы спросил Арделяну.

— Нет. Не у всех есть деньги для спекуляции… Но все не прочь заняться этим. Никак не насытятся, проклятые… А теперь, извольте, бьют рабочих.

— Рабочих не побьешь, — перебил его Арделяну. Он глубоко вздохнул, угрожающе покраснел и, наконец, не выдержал.

— Да и ты не…

— Что не?.. — испуганно пролепетал Мохай.

— Ничего…

— Нет смысла ждать, — вмешался Джеордже. — Никакого смысла. Надо пойти на улицу и поговорить с людьми.

— Не слушают! — воскликнул Мохай. — Знаю я их… Особенно этих бандитов из Лунки. Все железногвардейцы, шовинисты как на подбор.

Джеордже потерял терпение. В душе он с удивлением спрашивал себя: что это — страсть, которой он прежде у себя не замечал, или просто нетерпение выйти на улицу к восставшим? Против кого? Но теперь обязательно надо действовать, только не пассивно ожидать помощи со стороны. Он убедился в этом еще на войне.

— Этот случай нельзя упустить. Если хотите, я могу поговорить с людьми, — предложил он.

— О чем? — мягко спросил Арделяну.

— О поместье барона Паппа, которое необходимо… поймите меня… необходимо экспроприировать. Товарищ, — почти умоляюще обратился он к Мохаю, — вы потеряли столько времени!.. Люди вернулись с фронта, ждали, надеялись. Им столько наговорили о земле. И никто словом не обмолвился об этом проклятом поместье, которое они ненавидят и мечтают получить.

Джеордже замолчал, удивленный внутренним отзвуком своих слов. Чудо начинало совершаться. Собеседники не знали об этом, он не мог объяснить им, но ему было очень хорошо.

— Как? — бросился Арделяну к Мохаю. — Вы ничего не сделали в этом направлении?

— Нельзя было! — воскликнул тот. — Комендант, бешеный пес, заявил, что расстреляет на месте каждого, кто заговорит об этом… Поместье маленькое, его все равно не хватит на всех. Не помню, как выразился комендант, что это якобы даже не поместье, а образцовая ферма… Там побывал американский журналист, друг Рузвельта.

— Но ведь поместье входит в пределы волости Лунка? — спросил Арделяну.

— Да.

— Хорошо. Я сегодня же поеду туда. До вечера создадим там комиссию для раздела земли между крестьянами. А ты, товарищ Мохай, ответишь перед партией. Почему ты не сообщил партии об этом, боялся, что и там найдутся коменданты?

— Опыта у меня нет, — вздохнул старик, — учиться надо много…

— Чему вы смеетесь? — с удивлением обратился Арделяну к Джеордже.

Джеордже в самом деле улыбался, и от этой улыбки лицо его стало неожиданно молодым.

— Я смеюсь, потому что рад… Здесь чувствуешь, что живешь… — «Здесь сердце революции», — хотелось добавить ему.

На улице захлопали выстрелы. Все замолчали и озабоченно прислушались. Мохай закрыл лицо руками. В комнату, шатаясь, ввалился парень со следами побоев на лице.

— Прибыли рабочие из Арада! — крикнул он.

— Пошли, — сказал Арделяну. — Думаю, что теперь все будет в порядке.

Прежде чем выйти, он застегнулся на все пуговицы и пригладил волосы. Губы у него слегка дрожали.

— Я поговорю с людьми, — предложил Джеордже.

Арделяну кивнул головой.

Толпа вынесла Митру из котловины. Никто не обращал на него внимания, как на случайно затесавшееся среди людей бревно, которое не падает на землю из-за тесноты. Первое время Митру отдался на волю толпы, но потом начал наносить удары локтями направо, налево, куда попало. Его беспокоила судьба старухи и свиньи и совсем не интересовало, что происходит вокруг. Пусть дерутся, если хотят, убивают друг друга, ему нечего с ними делить. Прежде чем банда Пику проникла на базар, Митру удалось уцепиться за ствол ракиты и вырваться таким образом из общего потока. Его разбирал смех — делайте что хотите, а я отсюда не двинусь. Когда вокруг стало посвободнее, он решил пойти назад, но это оказалось невозможным — толпа все прибывала. Митру углубился в боковые улочки и в конце концов заблудился. Усталый и голодный, он присел на скамейку у чьей-то закрытой калитки и вскоре заметил, что время от времени занавеска на окне приподнимается и кто-то изнутри посматривает на улицу.

Митру успокаивал себя, что в конце концов старухе удастся как-нибудь вывернуться. «Кому нужна эта развалина», — подумал он, но тотчас же спохватился. Он по-своему любил старую Анну, возможно потому, что немного побаивался ее. Ему хотелось быть похожим на нее — не принимать все близко к сердцу. Но, очевидно, прежние люди были другой закваски, а потом они выродились… «Плохо придется тому, кто к ней пристанет, — думал он. — Угостит топором, спуску не даст».

Митру прислушался к шуму на площади, но в ушах шумело, и он ничего не мог разобрать. Перед отъездом Эмилия угостила его кофе с молоком. Он выпил его с чувством горечи, думая, что сынишка его никогда не пробовал ничего подобного. А может быть, Фэникэ отказался бы от кофе, не зная, что это такое. Что ярмарку сорвали, беда невелика, меньше расстройства. Флорица нуждалась в стольких вещах. Она ничего не говорила, но он знал, что ей нужно, и переживал, словно сам нуждался во всем этом. Хватило бы денег хоть на красную тряпку, Флорица была бы счастлива и этим. Митру стал делать сложные подсчеты, заранее зная, что ничего не получится, — слишком не везло за последнее время, но ему было приятно хотя бы думать об этом. Чем черт не шутит — может, все и наладится к лучшему… На деньги, вырученные от продажи полагающейся ему от директора пшеницы и кукурузы, он построит к зиме дом. С едой будет трудней — у них не останется ни зернышка, а в долги залезать нельзя. У Митру сжималось горло при одной только мысли, что тогда ему придется просить об отсрочке долга. Да и покурить иногда не мешает, а табаку не осталось ни крошки. Хорошо еще, что я дурака не свалял. Когда приехал в село, всех хотел убить. Гэврилэ, слава богу, открыл мне глаза. А может, перейти и мне в баптистскую веру, ведь у них не зазорно прийти в молельню плохо одетым. Да и Флорице понравится петь в хоре — голос у нее хороший, а в церкви Грозуца разве допустит? Если бы в Лунке было три церкви, он пел бы во всех трех, пусть дивятся все, каким голосом наградил его бог. Сколько сейчас может быть времени? — продолжал думать Митру и вспомнил о золотых наручных часах, снятых им однажды с убитого немца, но отданных в соседнем селе за литр палинки. Вот если бы не отдавал…