Титус Попович - Жажда

— Безрукий! Предатель!

Он хотел остановиться и подойти к ним, но взял себя в руки. Это не имело никакого смысла. Его охватило сомнение — может быть, он в чем-нибудь ошибся. Село, над которым сверкало яркое, но холодное солнце, показалось ему чужим и враждебным. Давал себя чувствовать голод и усталость. Джеордже решил поговорить с Урсу, которого уважал, объяснить ему смысл наступающих времен и попросить стать старостой, чтобы демократическая деятельность в селе была с самого начала связана с этим уважаемым всеми именем.

Джеордже знал, что ему не мало придется повозиться с Митру, но не предполагал, что тот будет так самовольничать, а это случилось уже дважды. Слова, сказанные Митру тогда на кукурузном поле, не давали Джеордже покоя. Он старался о них не думать, но дело было не в словах, а в действительности, которая скрывалась за ними. Он владел землею, а Митру был его батраком. Это было истиной для всех окружающих. Искренность тут была ни при чем, речь шла о давно установленном порядке, от которого внутренне он уже отказался, но который продолжал незыблемо существовать для других. Это была их правда, правда других, беспощадная и пристрастная.

По пути Джеордже решил, что не должен думать о препятствиях, которые встанут на пути объявления его правды. Эта правда существовала, и он знал это так же твердо, как то, что живет, правда целой грядущей эпохи. Он не должен спрашивать себя, достоин ли он сообщить о ней своим близким. Перед ним был один возможный путь… И где-то в этом переплетении, которое с 1943 года ничто не могло сломить — ни нищета, ни война, ни ежедневная смертельная опасность, — билось что-то беспокойное и упрямое — бессилие заставить ближних и главным образом Эмилию понять себя. Отношения между ними после его возвращения складывались совсем не так, как ему этого хотелось: повседневная жизнь, ночи, разговоры — все это захватывало его лишь частично. Ему хотелось рассказать ей все, но останавливал какой-то стыд, он побаивался Эмилии, особенно теперь, когда стал калекой.

В эти минуты ему хотелось лишь одного — побыть в одиночестве где-нибудь в лесу, в поле, где угодно, но только не в селе среди крестьян, которые шагали в церковь и не здоровались с ним.

Ворота у Митру были широко открыты, и первый, кого Джеордже увидел, был Арделяну. Голый до пояса, он мылся у колодца, покрякивая от удовольствия.

— Эй, господин староста! К тебе гости, — закричал он смеясь.

— Иду, — раздался из сарая голос Митру.

Арделяну вытерся рубашкой, надел ее и подошел к Джеордже с протянутой рукой.

— Вы слышали о подвиге Митру? А я засиделся допоздна в корчме и решил переночевать здесь, в сарае.

На пороге появился Митру. При виде Джеордже он заметно смутился.

— Вот заделался старостой на свою голову, — с притворной веселостью сказал он.

— Мы говорили почти до утра, — быстро проговорил Арделяну, явно желая опередить Джеордже. — Конечно, с политической точки зрения это была большая глупость…

— Что я смыслю в политике? — насупился Митру. — Ни черта не смыслю… Увидел, что теперь можно расправиться с господами вроде Ионашку… ну и решил…

— …ошибка, — продолжал Арделяну, перебивая Митру. — Однако в любом случае Софрон не мог остаться старостой. Слишком тесно он связан с сельскими реакционерами и… в… конце концов… Нам придется поговорить с Гэврилэ Урсу и провести на селе, как говорится, разъяснительную работу.

— Вижу, что богатеи по-прежнему в цене, — съязвил Митру. — Мы годимся лишь на…

— Не об этом речь, — мягко перебил его Джеордже. — Речь идет о судьбе села.

Из сарая вышли одетые по-воскресному Глигор Хахэу и Павел Битуша.

— Мы провели здесь что-то вроде совещания, — объяснил Арделяну, — и организовали партийную ячейку, если можно так выразиться.

«Без меня», — подумал Джеордже и стал закуривать. Он вдруг почувствовал себя утомленным и неприязненно посмотрел на Арделяну, но тот не заметил его состояния или сделал вид, что не замечает.

— А мы как раз собрались заглянуть к вам, — продолжал говорить Арделяну, — занятий сегодня в школе нет, и мы могли бы провести собрание там…

— Пожалуйста.

— Может быть, после обеда. Сейчас Митру должен идти в церковь.

— Куда? — удивился Джеордже.

— В церковь, — недовольно скривился Митру. — Вот посылает.

— Завтра на селе наверняка узнают о создании партийной ячейки. Пусть они убедятся, что реакционеры врут…

— Но как я пойду? В этом рванье? Да меня еще больше на смех поднимут.

— Коли я тебе дам свою одежку, все равно высмеют, — пробасил Глигор. — Вчера ведь был чучело чучелом.

— Флорица, — неожиданно крикнул Митру. — А ну, выйди! Пусть господин директор посмотрит на тебя!

Из сарая никто не ответил.

— Не слышишь?

— Мне стыдно, — послышалось из сарая. — Я похожа на…

Джеордже едва удалось сдержаться от смеха. На Флорице было черное платье, украденное Митру в городе. Бедняжке было в нем страшно неловко. Она на миг показалась у порога сарая и тотчас же убежала обратно.

— Пойдем ко мне, я дам тебе свой костюм, — улыбнулся Джеордже.

Митру пристально, с сомнением посмотрел на него, потом перевел глаза на Арделяну, который утвердительно кивнул головой.

— Вот так оно правильно будет, господин староста.

— Да перестань ты насмехаться, — рассердился Митру. — А не то и я по-иному заговорю.

Арделяну подошел и обнял его.

— Я не смеюсь, откуда ты взял? Я никогда ни над кем не издевался…

— Ну ладно, — мрачно сказал Митру. — Господин директор сможет летом вычесть деньги за костюм из моей доли пшеницы.

Джеордже едва заметно покраснел и кивнул головой. Арделяну подмигнул, Джеордже позавидовал его выдержке и спокойствию, не понимая, откуда они берутся. Может, он это узнает потом, когда они сойдутся поближе.

Глигор и Павел отправились в церковь, а Джеордже, Арделяну и Митру — в школу. Митру явно был чем-то недоволен, и Джеордже с интересом подумал, что могло произойти между ним и Арделяну этой ночью. Его радовало, что Арделяну приехал в село — он умеет лучше разбираться в практических вопросах, которые порой ускользали от Джеордже. Вот, к примеру, мысль о посещении церкви казалась Джеордже необыкновенно удачной, но ему она никогда бы не пришла в голову. Коммунисты должны постепенно, не ущемляя ничьих чувств и убеждений, завоевывать уважение села, пока не станут его сердцем.

Эмилия многозначительно промолчала, узнав, что Джеордже хочет дать Митру костюм. Она вынула из шкафа сильно побитый молью черный пиджак в полоску, брюки, жилетку и разложила все на кровати, бросив при этом презрительный взгляд на Митру, который смущенно разглядывал вещи.

— Думаю, они будут тебе впору, — сказал Джеордже, — ведь мы почти одинаковые…