Иэн Макьюэн - Таракан [litres]

За рубежом события также развивались как нельзя лучше. Французские патриоты облили красной краской фермерский дом одного англичанина в Провансе. Лондонские таблоиды ответили здоровым возмущением. Когда премьер-министр призвал к ответу лично президента Ларусса, в газете «Сан» появилась карикатура в виде машущего дубинкой Джона-Быка с лицом Джима, которая разлетелась по всему интернету. Самс набрал на пятнадцать избирательных пунктов больше Хораса Крабба. Американский президент в своих утренних твитах называл премьер-министра Самса «великим человеком» и однажды заявил, что пришло время развернуть всю экономику США. Вскоре после завтрака его индекс Доу-Джонса упал на тысячу пунктов. Следующим утром Таппер передумал. Он сказал, что просто «играл с этой идеей». Фондовые биржи по всему миру вздохнули с облегчением. Но, когда глава Федерального резерва США применил к разворотизму эпитет «полоумный», президент ответил с удвоенным возмущением. Разворотизм снова стал набирать силу. Он сможет «поставить старую элиту на колени». Однако на этот раз Доу-Джонс остался в порядке. Как сказал один из брокеров с Уолл-стрит, рынки запаникуют в нужное время.

Как-то поздним вечером в комнату к Джиму постучалась Глория, та самая молодая женщина в брючном костюме, которая заглядывала к нему в первое утро, и сообщила новость. Саймона нашли повесившимся на бечевке в спальне своего дома в Илфорде, где он жил один. И самое замечательное, что он не оставил записки. Он провисел как минимум неделю. Пока Глория ходила за шампанским, Джим набросал хвалебно-скорбную записку. Хорошо, что Саймон не стал писать мемуары или плести заговор с противниками разворотческого проекта. Глория пожелала спокойной ночи и отнесла трогательный панегирик Ширли, чтобы та напечатала его и разослала – все англичане отметят его теплоту. Премьер-министр выпил бутылку один, продолжая работать. Но его обычная сосредоточенность стала изменять ему. Что-то беспокоило его, какое-то смутное подозрение, которое он затруднялся определить. Наконец он отложил ручку и задумался. Он не находил ни единой причины для беспокойства, не считая тривиального предрассудка, от которого он, воплощение рациональности, не мог отмахнуться: последнее время все новости были одна лучше другой – ударные темпы в работе, расчеты парторга, подавление мятежа Комитета 1922 года, мертвые рыбаки, пресса, его стремительно растущая популярность, красная краска, похвалы Таппера, а теперь еще это. Разве мог он не тревожиться, когда весь его жизненный опыт утверждал, что удача, улыбавшаяся столько времени, должна будет в какой-то момент изменить ему. Саймон, болтавшийся в петле, не давал премьеру покоя. Он плохо спал, всю ночь переживая, что эта смерть была не столько подарком судьбы, как дурным предзнаменованием.

И он оказался прав, поскольку следующее утро принесло даже не одну, а целых две плохие новости, причем обе касались его проекта. Первая пришла в виде электронного письма от партийного организатора. Имелась тайная клика среди его заднескамеечников, группа оборотчиков, собиравшихся в частном доме где-то за окраиной Лондона. Известно о них было немного – ни численности, ни имен. Кое-кто был под подозрением, но без прямых улик, и все всё отрицали. Голосовали они заодно с правительством, чтобы не выдать себя. Уму непостижимо, как они так долго водили за нос офис парторга. Но одно теперь было известно наверняка. Главным заговорщиком был министр иностранных дел, Бенедикт Сент-Джон, и они, по-видимому, намеревались помочь оппозиции отклонить разворотческий законопроект, когда он вернется в палату общин.

Это беспардонное предательство не шло у премьера из головы, пока он брился, одевался и спускался по лестнице. Он был так зол, что хотел кого-нибудь ударить или что-нибудь сломать. Ему стоило немалого труда казаться приветливым перед младшими сотрудниками, встретившими его в холле. А все потому, что в последнее время он был слишком поглощен своей работой и слишком самонадеян. Ему следовало разобраться с Бенедиктом Сент-Джоном много дней назад. Будь он сам себе хозяин, Джим бы с радостью перерезал ему глотку. Такие буйные, кровожадные мысли не отпускали его, пока он не уселся за кофе, и тогда его пресс-секретарь в своей сдержанной манере положила перед ним разворот «Дейли-телеграф».

Там была одна из тех утечек из самого сердца правительства, которыми славилась эта газетка, нимало не заботясь о том, что подобная публикация идет вразрез с их строгим разворотческим курсом. Что угодно ради сенсации. Это были тщательно подобранные выдержки из меморандума Королевских ВМС, указывавшие, что роскофское дело было несчастным случаем. Представленные сведения не оставляли в этом сомнений: данные радаров и спутников, сообщения «корабль – берег», сообщения водолазов-спасателей патрульному кораблю, переговоры французского посольства и Елисейского дворца и рассказы очевидцев. Джим перечитал статью дважды. Ни к чему из этого не мог иметь доступ Саймон. Среди множества диаграмм и фотографий была и фотография с ним, где он стоял на аэродроме, мокрый и гордый, рядом с гробами, обернутыми флагами. Эта утечка была политической акцией, несомненно со стороны оборотчиков. Источник был очевиден. Заговор заднескамеечников и эта новость росли из одного места. Его враги не теряли времени, и разворотизм был под угрозой. Джим понял, что действовать нужно быстро.

Офис Ширли уже подготовил заявление для прессы. Джим прочитал его и удалил все намеки на извинения перед французами. Он не желал терять лицо. Он отказался от интервью. В двух словах, премьер-министр был невыразимо рад узнать, что случившееся с командой «Ларкина» оказалось трагической случайностью. Наши храбрые Королевские ВМС представили неопровержимые доказательства, которые французское правительство, по тем или иным причинам, представить было не в силах. Ужасная потеря, пережитая семьями погибших, оставалась предметом глубокой… понесших утрату… Премьер-министр выражал благодарность французским властям за все их… и желал заверить наших добрых соседей, что служебные перехваты их радио- и телефонных сообщений были не более чем искренним выражением глубокого уважения со стороны Соединенного королевства. …для Пятой республики.

Он поставил подпись под текстом и сказал сотрудникам, поднимаясь обратно в свои апартаменты, чтобы его не беспокоили. Он запер за собой дверь, убрал бумаги с кофейного столика и положил на него большой блокнот и шариковую ручку с красными чернилами. Какое-то время он сидел в задумчивости, обхватив подбородок ладонью, а затем принялся писать имена, обводить их кругами и соединять одиночными или двойными линиями со стрелками и знаками вопроса. Он оценивал действия и возможные последствия, вероятность их раскрытия и возможности отрицания своей причастности, рассматривая все это через искаженную призму альянсов, разрывов и опал. Его разум идеально подходил для этого, он был прекрасно сбалансирован и отличался приспособляемостью благодаря генетическому наследию невообразимой длительности, обеспечивавшему процветание его вида в течение миллионов лет, возводя выживание до уровня искусства. К тому же жизнь в постоянной, можно сказать рутинной, борьбе выработала в нем почти бессознательное мастерство самозащиты и охраны своих владений – причем скрытно. Он твердо знал, что победа будет за ним. Плетя интриги, он полностью реализовывал себя и переживал полноту бытия, радостно погружаясь в политику в самом чистом значении, то есть следуя принципу «концы в воду». Он усердно думал и высчитывал, и через полчаса ему стало ясно, что для убийства министра иностранных дел уже слишком поздно. Он открыл чистую страницу и задумался.