Юлий Крелин - Письмо сыну

— Что вы говорите! Неужели это необходимо? Может, можно подождать?

Они с сомнением будут смотреть на меня, оценивать мой внешний вид, мою юность. Юность почему-то вызывает недоверие, считается, что в юности все радикальны, и, наверное, они усомнятся в необходимости предложенной мной операции. Они ж ведь и сами молодые, похоже, что моего возраста. Во всяком случае, мне так показалось, когда я в приемном покое принимал его, а они сидели и ждали в соседней комнате.

И я должен прийти к этим девочкам:

— Нет. Ждать нельзя. И без того много времени прошло. Вы и так слишком долго дома ждали. Он уже на грани большой опасности.

А они, наверное, подумают, что надо бы спросить совета у кого-нибудь посолиднее, а не у этого мальчишки, у меня то есть.

Никакой во мне солидности. Я ж не могу им сказать, что я и есть сегодня ночью ответственный хирург.

Ах, какие обе девочки красивые! А мне явно не хватает солидности, респектабельности, уверенности… Вот! Может, мне не хватает уверенности? Да, главное: нет уверенности. А почему? От недостатка знаний, опыта? Знать знаю. Нет навыка разговаривать с родственниками. Нет навыка разговаривать с хорошенькими девушками. Вот если бы они лежали больные и их надо оперировать, я и не заметил бы, что они хорошенькие. Больные и больные. А тут… Что ж мне с ними говорить-то, о чем? О чем — ясно, но как? Они мне не должны поверить:

— Может быть… Вы на нас только не обижайтесь, но, может быть, с кем-нибудь посоветоваться еще? Вы не подумайте, что мы не доверяем, но папа наш… Это все неожиданно… Мы так волнуемся.

А я им отвечу вполне солидно:

— Конечно, это ваше естественное право, и совершенно естественно, что вы волнуетесь, и, конечно же, я нисколько не возражаю, но у нас нет времени, нельзя терять ни минуты; прошло с момента приступа уже больше шести часов, и не исключено, что придется теперь еще из-за этого делать и резекцию ущемленной кишки.

И тут мне надо будет сказать обязательно, что я не один принимаю решение. Нельзя им говорить, что я главный этой ночью. Это я им после операции скажу, а сейчас вот что:

— Видите ли, каждый случай, требующий нашего активного вмешательства, то есть операции, мы решаем коллегиально. И я и еще один хирург, дежурный сегодня. Мы оба посмотрели и оба решили — оперировать, у обоих нет и тени сомнения. А два хирурга, думающие одинаково об одном и том же, — это уже много. У нас нет времени ждать и консультировать. У вашего папы нет времени.

А когда я сошлюсь на второго хирурга, они с легкой совестью скажут мне:

— Да, да. Конечно, конечно, доктор. Вы делайте как надо. Мы понимаем. Но вы и нас поймите — это же наш отец.

И я им скажу — я выше их, я сверху глядеть на них буду, я по возможности солиднее им скажу:

— Да. Его готовят сейчас к операции, и я тоже сейчас иду мыться и буду оперировать.

Тут надо будет им ввернуть, что такая операция для нас не редкость и я уже таких операций сделал много. Это я им обязательно вверну как-нибудь.

А теперь они обязательно спросят:

— А кто будет его оперировать?

И я отвечу, улыбнувшись:

— Всей бригадой навалимся. И я, и второй дежурный. Оба будем оперировать.

Девочки эти нежные, интеллигентные, они наверняка будут говорить так:

— Спасибо, доктор, а можно нам подождать здесь до конца операции? Нам ведь скажут, как она пройдет?

— Ну, во-первых, спасибо не надо говорить заранее: мы, хирурги, народ суеверный, как летчики, шахтеры, моряки. Спасибо скажете потом. А подождать, конечно, можно. После операции я сам спущусь к вам и все расскажу.

А после операции они, наверное, попросят разрешить кому-нибудь посидеть с отцом. Но я им на это согласия не дам:

— Нет, нет. Сегодня этого делать не надо, ни к чему, а вот завтра утром придете ко мне, и я вас пропущу.

А утром я попрошу шефа разрешить мне пропустить кого-нибудь из этих девочек.

Шеф мне, конечно, скажет:

— Больно умный. Должен быть порядок, и хозяином порядка должен быть шеф, а не юные умники. Ты дежуришь ответственным дежурным не потому, что ты умный, а потому, что исполнительный. Помни это.

Но я его уговорю и сам им разрешу пройти к отцу.

Я посмотрел на себя в зеркало.

Вот сейчас войду к ним, высокий, стройный и голубоглазый. Ну и пусть еще не солидный. Зато умный, а шеф пусть думает, что только исполнительный.

Я открыл дверь и прошел в комнату, где ждут родственники. На скамейке сидят две девушки. Я подошел к ним и сел рядом.

— Вашего отца надо оперировать.

— А что с ним?

— У него ущемленная грыжа.

— Вы доктор его?

— Да, я дежурный хирург.

— Ну что ж, мы так и думали. А когда нам можно будет узнать, как его дела?

— Завтра утром придете, и мы вам все расскажем.

— Мы обе завтра утром заняты, а придет мама, ей можно будет пройти к отцу?

— Я думаю, что заведующий пропустит. Обратитесь утром к нему.

— А у кого она узнает про операцию?

— Спросит, в какую его положили палату, и узнает у палатного врача.

— Спасибо, доктор. С ним можно будет попрощаться?

— Только быстро. Нам уже надо его на операцию брать.

Я пошел в отделение, на операцию. Надо побыстрее его соперировать, и, может, успеем еще отдохнуть, хоть немного. Устали мы сегодня здорово. Скоро уже и ночи конец.

Утренняя конференция проходит в аудитории. Аудитория на шестом этаже. На шестом этаже больше ничего нет. Ничего нет, кроме аудитории и лестничной площадки. На лестничной площадке несколько старых шкафов с препаратами — остатки музея и каталки.

Когда больной умирает, труп должен еще два часа лежать в отделении. Чтобы труп не лежал с больными, нет, чтобы больные не лежали с трупом, его отвозят в это место — на площадку.

Утром, поднимаясь в аудиторию, врачи отделения боязливо посматривают в угол, где стоят каталки. А если на каталках лежит что-то прикрытое простыней или клеенкой, каждый из врачей сворачивает и осторожно с испуганно-настороженным лицом подходит и смотрит: не мой?

И каждый к дежурным:

— Что случилось?

Так начинается рабочий день.

Хорошо, когда площадка пустая.

— А сейчас она ничего не помнит, что с ней произошло.

— Это, собственно, и должно быть. Последствия смерти.

Вот так и сказал — последствия смерти. Если точнее: остаточные явления смерти!

Эту фразу, это понятие хочется осмысливать и додумывать. «Остаточные явления смерти»!