Карл Кнаусгорд - Детство

Пустой номер! Носка нет как нет.

— Ну что — не нашелся? — спросил я Гейра.

— Нет, — сказал Гейр. — Нам уже пора, Карл Уве. Скоро придет автобус.

— Сначала мне надо найти носок.

— Его же тут нет. Мы уже везде посмотрели. Может, плюнешь? Давай пошли!

Я ничего не ответил. Еще раз перетряхнул всю одежду, сел на корточки и посмотрел под скамейками, еще раз зашел в душевую.

— Ну, теперь уж точно пора, — сказал Гейр. Он показал на часы: — Знаешь, как мне попадет, если я пропущу автобус!

— Может, поищешь, пока я буду одеваться? — спросил я.

Он кивнул и без особого энтузиазма походил по раздевалке, глядя на пол. Я надел майку и свитер.

А может, на самой верхней полке?

Я встал на скамейку ногами и заглянул внутрь.

Пусто.

Я надел брюки и непромокаемые штаны, застегнул куртку на молнию и присел на корточки, чтобы завязать шнурки.

— Все, давай иди, — сказал Гейр.

— Иду, — сказал я. — Подожди меня на улице.

Когда он ушел, я снова кинулся в душевую, заглянул в урну для мусора, пошарил рукой по подоконнику, даже открыл дверь в зал бассейна.

Ничего!

Гейр ждал меня на краю тротуара. Как только я вышел, он, не дожидаясь меня, бегом пустился вниз по склону.

— Подожди меня! — крикнул я ему.

Но он и не подумал останавливаться, даже не обернулся, и я побежал за ним следом. Ухнул во тьму под деревьями, выскочил на свет у дороги внизу. При каждом шаге голая нога терлась о шершавую подкладку сапога. Я потерял носок, твердил мне внутренний голос. Я потерял носок. Потерял носок. Одновременно в голове что-то затикало. Иногда это случалось у меня, когда я быстро бежал, слева в виске, где-то там начинался этот звук: тик-тик-тик. Но хотя это меня и тревожило, потому что было похоже, как будто там внутри разболталась какая-то деталь, а вернее, как будто что-то обо что-то постукивало, я не мог никому об этом сказать, потому что любой на это ответит: «Ну точно! У тебя там шарики за ролики зашли!»

Тик-тик-тик!

Тик-тик-тик!

Я так и бежал за Гейром всю дорогу до магазина, где продавались конфеты и куда мы всегда заходили после бассейна, это было для нас главным удовольствием во время таких поездок. Гейр встретил меня перед входом, от нетерпения он топтался на месте. Я подбежал к нему. Снегоуборочные машины нагребли такие сугробы, что мы стояли на полметра выше обычного, и с такой новой точки магазин предстал перед нами в непривычном виде, как будто это подвал. Эта подвальность изменила все остальное. Одного беглого взгляда хватило, чтобы его полки сделались просто «полками», а товары — «товарами», расставленными в самой обычной комнате самого обычного дома; одним словом, чтобы магазин сделался «магазином», мысленно я это не сформулировал, это выразилось только в некоем ощущении, которое, едва мелькнув, тут же улетучилось.

Гейр открыл дверь и вошел в магазин.

Я — за ним.

— У нас совсем мало времени? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Автобус отходит через одиннадцать минут.

Продавщица в служебном помещении отложила газету, вышла к прилавку и встала за ним с безразличным и, пожалуй, несколько презрительным выражением лица. Она была старая и безобразная, с большой волосатой бородавкой на подбородке.

Одна из стен была вся целиком занята курительными трубками и ершиками для трубок, папиросной бумагой, машинками для набивания сигарет, пачками табака и сигарет, табакерками всех форм и расцветок, каждую украшали надписи, выполненные разными шрифтами, и маленькие стилизованные картинки, изображавшие собак, лис, лошадей, парусники, гоночные автомобили, улыбающихся негров, дымящих моряков, небрежно возлежащих женщин. Полка с конфетами, в которую мы сейчас впились глазами, занимала другую стену. В отличие от табачных товаров конфеты были без оберток: шоколадные, леденцы и жевательные конфеты были выставлены в прозрачной пластиковой упаковке и сами за себя говорили без посредства каких-то картинок: что, дескать, видишь, из того и выбирай. Черные были солоноватые или со вкусом лакрицы, желтые — лимонные, оранжевые — апельсиновые, красные — земляничные, а коричневые — шоколадные. Маленькие квадратные шоколадки в твердой оболочке, называвшиеся «рекрутами», были с карамельной начинкой, как и обещала их форма, шоколадки в виде сердечек — с мягкой желейной начинкой с абрикосовым вкусом, что также было вполне ожидаемо. Цветовой код соблюдался и в леденцах, и жвачках, но попадались и исключения, в которых мы научились разбираться за эти вечера. У некоторых черных леденцов вкус был темно-зеленый, в то время как у темно-зеленых леденцов вкус иногда оказывался как у пастилок от простуды и отдавал эвкалиптом — то есть был посветлее, а не конфетно-зеленый, как можно подумать, судя по их цвету. А еще были черные леденцы с анисовым вкусом «Датского короля», то есть коричневато-оранжевым. Как ни странно, но никогда не случалось так, чтобы у коричневато-оранжевых конфет «Датского короля» вкус, наоборот, был черный, не водилось также и эвкалиптово-зеленых леденцов со вкусом темно-зеленых или черных конфет.

— Ну, каких тебе? — спросила продавщица.

Гейр уже положил на прилавок деньги, которые собирался потратить, и наклонился вперед, чтобы получше разглядеть ассортимент конфет, он явно растерялся оттого, что времени оставалось так мало.

— Э-э-э, — начал он.

— Давай скорее, — поторопил я.

И тут он выпалил:

— Три вот этих, три этих и три этих, и еще четыре этих, и одну этих, и одну этих, — сказал он, тыкая пальцем в различные упаковки.

— Три — тех? — сказала продавщица и, открыв пустой бумажный пакет, повернулась к витрине.

— Зеленые леденцы. А вообще лучше четыре. И три красно-белых. И пять «пустышек».

Когда мы вышли с пакетиками, до отправления автобуса оставалось всего четыре минуты. Как раз успеем, успокаивали мы друг друга, сбегая по лестнице вниз. Ступеньки были скользкие от утоптанного снега, так что приходилось держаться за перила, а это не позволяло бежать быстро. Под нами простирался город: белые улицы, казавшиеся желтыми в свете уличных фонарей, и автобусная станция, где по белому снегу то и дело плавно, как сани, подъезжали и отъезжали автобусы, высилась черепичная крыша церкви и торчал ее зеленый шпиль. Надо всем этим вздымался черный небосвод, усеянный мерцающими звездами. Когда оставалось каких-то десять-пятнадцать ступенек, Гейр отпустил перила и рванул вперед. Через несколько шагов он стал терять равновесие. У него оставался только один шанс удержаться на ногах: если он будет бежать дальше не останавливаясь и не сбавляя скорости. И он мчался вперед сломя голову. Затем поменял тактику и попытался скользить, но тело еще не потеряло набранной скорости, он упал ничком в сугроб на краю тротуара. Все произошло так быстро, что я засмеялся только тогда, когда он уже упал.