Карл Кнаусгорд - Детство

— Ха-ха-ха!

Он не двигался.

Вдруг он серьезно ушибся?

Я как можно скорее прошел остаток пути и остановился над ним. Он быстро дышал, короткими вдохами, похожими на всхлипы. Затем у него вдруг вырвался долгий глухой вздох.

— Дьявол! — проговорил он шепотом и схватился за грудь. — Дьявол, дьявол, дьявол!

— Ругаться-то не надо, — сказал я.

Он бросил на меня короткий мрачный взгляд.

— Ты ударился? — спросил я.

Он снова судорожно вздохнул.

— Задохнулся?

Он кивнул, приподнялся и сел. Теперь он уже дышал нормально. На глазах у него были слезы.

— Теперь-то мы уж точно не успеем на автобус, — сказал я.

— У меня перехватило дыхание, — сказал он. — Я не реву.

Держась за бок, он встал на ноги, его лицо исказилось гримасой.

— Ты можешь идти? — спросил я.

— Уж как-нибудь, — ответил он.

У входа в торговый центр «Арена» мы увидели, как отошел наш автобус и скрылся за углом. Следующий будет через полчаса.

Мы сели ждать в помещении автовокзала на скамейку напротив фотоавтомата и принялись за свои конфеты. Народу в помещении было немного. Двое ребят-подростков, которые зашли купить гамбургеры и картофель фри, оставив машину с заведенным мотором у входа, алкаш, спавший сидя на полу и опустив голову, и подружка молоденькой киоскерши.

Гейр засунул в рот один из красно-белых леденцов.

— Какого цвета вкус? — спросил я.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Понятно, красно-белый! — сказал он. — Леденец же красно-белый.

— Но вкус не обязательно такой же, — сказал я. — Вдруг я попробую, и он окажется зеленый?

— Что такое ты говоришь? — сказал он.

— А что, если вкус окажется как варенье? — сказал я.

— Варенье?

— Ну как ты не понимаешь! — сказал я. — Мы же не знаем, на что это будет похоже.

Но он так и не понял. Я и сам-то не был уверен, что понимаю, о чем говорю. Но как-то раз мы с Дагом Лотаром взяли в рот по черной конфете, переглянулись и сказали в один голос: а по вкусу она — зеленая ! А потом как-то осенью у нас были в гостях бабушка и дедушка, Гуннар, папин брат Альф и его жена Сёльви. Мы ели креветок, крабов и омара, которых на днях поймал сетью папа. Вдруг Сёльви взглянула на папу и говорит:

— Подумать только, что ты сам поймал этого омара! Просто чудо, до чего вкусно!

— И впрямь чудесно, — сказала бабушка.

— Ничего нет вкуснее омара, — сказал папа. — Но мы не можем знать, одинаковый ли вкус мы все ощущаем.

Сёльви глянула на него:

— Это в каком же смысле?

— Я знаю, какой вкус ощущаю я, — сказал папа, — но не имею представления, что ощущаешь ты.

— Вкус омара, конечно, — сказала Сёльви.

Все рассмеялись.

Я не понял, над чем они смеются. Ведь правы были оба. Но тоже засмеялся вместе со всеми.

— Откуда тебе знать, ощущаю ли я вкус омара одинаково с тобой? — спросил папа. — Ты же не знаешь — может быть, для меня у омара вкус варенья.

Сёльви собиралась что-то сказать в ответ, но промолчала, посмотрела на омара в своей тарелке, потом на папу. И покачала головой.

— Я это не понимаю, — сказала она. — Вот же лежит омар. И у него вкус омара . Какое еще варенье!

Остальные снова засмеялись. Я подумал, что папа прав, но не совсем понимал почему. Я надолго задумался. Мне все время казалось, что я вот-вот это пойму, но каждый раз мысль ускользала. Просто она была мне еще не по плечу.

Для Гейра это еще непонятнее, подумал я и посмотрел в сторону двери, она как раз открылась, и на пороге оказался Стиг. Завидев нас, он радостно заулыбался и подошел к нам.

— Здорово, — сказал он.

— Здорово, — сказал Гейр.

— Здорово, — сказал я.

— Вы что — не успели на автобус? — сказал он и сел рядом на скамейку.

Гейр тряхнул головой — дескать, да, не успели.

— Хочешь попробовать, — сказал он, протягивая Стигу пакет.

Стиг улыбнулся и взял леденец-пустышку. Значит, и мне придется с ним поделиться. Зачем только Гейр вздумал его угощать? У нас и у самих не так уж много конфет!

Стиг был на класс старше, чем мы, и три раза в неделю ездил в город на тренировки по спортивной гимнастике. Он выступал на соревнованиях на национальном уровне, но ни перед кем не задавался, в отличие, например, от Снорре, который участвовал в национальных соревнованиях по плаванию, и с нами даже не разговаривал. Стиг был добрый и дружелюбный, добрее его я никого не встречал. Когда пришел автобус, он сел перед нами с Гейром. В конце набережной Лангбрюгген разговоры иссякли, он отвернулся от нас и всю остальную дорогу просидел не оборачиваясь. Мы с Гейром тоже молчали, и меня с новой силой опять стали одолевать мысли о пропавшем носке.

Такой ужас!

Что-то будет теперь?

Что будет?

Вот беда на мою голову!

Вот беда!

Я вернусь домой на полчаса позже обычного, это, скорее всего, привлечет ко мне его внимание. Может, он встретит меня в прихожей. С другой стороны, может, он и не выйдет, если будет занят чем-то другим, и в таком случае все обойдется: надо только незаметно прошмыгнуть из прихожей в котельную, и все будет в порядке, потому что там висят другие носки и я смогу их надеть.

Автобус выехал на мост, и сразу налетел ветер. Задрожали стекла. Гейр всегда старался первым подать сигнал, он уже протянул руку и схватился за шнур, хотя кроме нас здесь некому было выходить. Автобусная остановка находилась у самого подножия горы, и, сходя, я всегда чувствовал себя виноватым — из-за меня автобусу приходилось заново набирать скорость, чтобы одолеть подъем в несколько сотен метров. Иногда это чувство охватывало меня с такой силой, что я не выходил, а доезжал до следующей остановки, которая была наверху, возле «Б-Макса», особенно когда я ехал один. Даже сейчас, мучаясь мыслями о пропавшем носке, я почувствовал этот укол, когда Гейр дернул за шнурок и автобус обиженно затормозил, чтобы выпустить нас обоих.

Мы постояли у сугроба, дожидаясь, пока автобус отъедет. Стиг поднял руку, чтобы помахать. Затем мы перешли на другую сторону и стали подниматься по тропинке, ведущей к поселку.

Обыкновенно, перед тем как войти в дом, я несколько раз сильно топал ногами на крыльце, обивая сапоги от снега, а затем чистил штанины специальной метелкой, нарочно оставленной для этого перед дверью, однако на этот раз я не стал там топтаться, опасаясь, что он услышит, а только немного обмахнул брюки, осторожно отворил дверь и, проскользнув в прихожую, затворил за собой.

Но и этого оказалось достаточно. Я услышал, как открывается внутренняя дверь его кабинета, и тут же распахнулась вторая — та, что выходила в прихожую.

Передо мной вырос отец.

— Ты опоздал, — сказал он.

— Да, извини меня, пожалуйста, — сказал я. — Это Гейр по дороге споткнулся и упал, поэтому мы не успели к автобусу.