Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

– Тебе надо отдохнуть. И оглядеться. И многое понять, – судорожно сказал он.

Я молчал. И молчал, и смотрел на него. Он забормотал что-то насчет моих публикаций в «Ниве», в которых не чувствовалось пламени обновления общества и которые никого не затронули за живое, потому что не высекли искр гнева. Я продолжал молчать.

– Пойми, не ты виноват в том, что так случилось, – наконец выговорил мой бывший друг. – Но факт остается фактом. В те самые страшные дни мы все были здесь. А ты был – там. Так вышло.

Вот когда я слег на диван, отпросившись у господина редактора сначала на неделю, потом на две… и не имел сил встать.

Потом разыскал человека, о котором помнил все эти месяцы, получалось – последнего, кому еще верил; нашел, встретился. Посмеялись: оказалось, мы могли бы пересечься раньше, в японских лагерях, но японцы его отпустили по болезни как раз к моменту моего прибытия.

Ему одному из всех людей я рассказал, вечер за вечером, все – да, вообще все. И встречался с ним после этого еще много, много раз, а потом мы попросту начали работать вместе – но тут отдельная и длинная история, которую я, может быть, еще запишу, потому что люди должны знать и о ней также.

В последний раз я увидел его летом девятнадцатого года. В Омске.

Меня поразила новенькая, неаккуратно топорщащаяся ткань его френча с одиноким Святым Георгием в петлице. И то, что он, в этом похожем на пещеру, обитом деревом громадном кабинете казался таким маленьким… а впрочем, высоким он и не был никогда.

– Все-таки я до вас добрался, – сказал ему я. – Ехал через Кубань, потом Царицын… долго…

– Мы. С тобой. Были, помнится. На «ты», – отозвался он: как разговаривал всю жизнь, так говорил и в тот день.

– Да… Александр. Даже когда ты уже был адмиралом. Но ты тогда еще не был Верховным правителем России и главнокомандующим. Так что я это – на всякий случай.

У него что-то произошло со ртом: чуть провалился, дернулся вниз; он теперь так улыбался.

Передо мной сидел человек с серой, обвисшей кожей и глубоко посаженными глазами, уши оттопырились еще больше и делали его похожим на упыря. Впрочем, в этом тощем теле с головой старика чувствовалась злая и молодая сила – как у чешуйчатой гадюки, и это мне понравилось, но…

Мы же с ним одногодки и родились в один день, вспомнил я. Как же так.

И немедленно увидел, как он смотрит на меня, – конечно, после своего трехмесячного путешествия через фронты я выглядел не лучше.

Тут я начал бормотать что-то о грандиозном «полете к Волге» его дивизий этой весной и позориться поспешными уверениями в том, что я отправился в путь еще раньше.

Он меня почти не слушал, и я замолчал.

– Один. Вопрос, – сказал он. – Стрелять в них. А вот теперь – будешь?

– Теперь – буду, – отозвался я, не думая ни секунды. – Если кто-то объяснит устройство винтовки.

Его рот снова изогнулся.

– У этой винтовки. Может не быть. Патронов, – проскрипел он. – Но проблема облегчается. Потому что – тиф. Половина. Армии. Лежит. Патронов поэтому больше. Оставшимся. Ну-ка вот что.

Он посмотрел на меня еще раз – и его глаза в тот момент я помню до сих пор.

– Ты мне. Нужнее. Как дипломат. Отдохнешь. Получишь подъемные. Оденешься.

Тут он мгновенно окинул взглядом мою грязную гимнастерку.

– Поедешь к Семенову. В Читу. Оттуда во Владивосток. К Розанову. Там получишь инструкции. Сейчас – к адъютанту. Спать. Есть. Семь дней.

Он ведь вполне сознательно спас мне тогда жизнь, знаю я сегодня. Дорога во Владивосток, как и побег оттуда среди мятежей и стрельбы, легкими тоже не получились. Но если бы я остался тогда в Омске, меня бы уже наверняка не было. И некому было бы писать эту книгу.

А чтобы книга закончилась, остается рассказать очень немногое.

То, что сегодня называют Цусимским сражением, для нашего крейсера длилось два дня. И в первый день, 14 мая, ничего не происходило очень долго – я помню, как все спокойно позавтракали. Потом мы стояли у борта – да, открыто, что уже к вечеру было бы безумной идеей – с отцом Петром и мичманом Кнюпфером, который изводил священника нудными и бессмысленными разговорами о том, где ближе к Невскому проспекту можно купить хорошие фото дам без всего и даже без трико. Тот, несмотря на свой сан, терпел. А Кнюпфер не мог остановиться.

Помню также мелькнувшую у меня мысль: где Вера? Все эти дни она оставалась на «Донском» и сейчас тоже была здесь. И ведь тут была случайность – то ли такая уж проблема была у нашего прооперированного лейтенанта, что требовался уход, то ли два наших доктора попросили оставить сестру им. А ведь вполне могло быть так – остановки в море случались, катера между кораблями ходили – что она, вместе с мичманом Воропаевым (если бы ему стало хуже) вернулась бы на «Орла», там ей было бы безопаснее… Или мичман бы выздоровел совсем, и Вера опять же вернулась бы к себе…

И тогда моя жизнь – вся моя жизнь – пошла бы как-то по-другому.

Помню также погоду: туман, рваные серые тучи, набегавший мелкий косой дождь. Было не холодно, но неуютно и как-то одиноко – хотя с нашего крейсера, как всегда замыкавшего строй, голову кильватерной колонны в пяти милях впереди не видно никогда, броненосцы во всей их красе являются нам только на стоянках.

Правда, в этот раз «Донской» последним не был. Его прикрывал сзади крейсер «Владимир Мономах», и только три человека, включая меня, знали почему.

За завтраком говорили, что на горизонте показался и сгинул крейсер «Идзуми» – но что же здесь удивительного, если рядом остров Цусима.

И гораздо позже, часов в десять, я их увидел – светло-серые силуэты, совершенно не угрожающие, четыре штуки. Мелькнули на горизонте и исчезли в клочьях тумана.

Задергался колокол – опять боевая тревога, сколько раз я уже слышал ее в эти долгие месяцы плавания.

На опустевшую палубу вышел отец Петр, кропить башни святой водой, крестом благословлять дула орудий. И снова зазвучала боевая тревога.

Может быть, в этот раз дело серьезно, подумал я.

Помню, что дальше довольно долго опять все было как обычно – но я ничего делать не мог, поскольку что-то творилось с офицерами. Они стали другими, казалось, что выше ростом, и говорить с ними было невозможно. Я раздраженно пошел к себе в каюту, чтобы никому не мешать – и тут чуть вздрогнула палуба, раздался грохот. И точно такой же – сзади, с «Мономаха». И еще, и еще.

Кабельтовых в двух от нас из воды, слева, вырос столб черного дыма. «Как демон пустыни, только этот живет в воде», – записал я в блокнот.

Морской бой – не такая и страшная штука, подумалось мне, когда часа где-то в два мы все даже успели наскоро и повахтенно пообедать. Но все чаще из-за горизонта, спереди, где находилась голова нашей колонны, доносился знакомый по артиллерийским учениям звук рвущихся простыней, а потом рваться они начали без перерыва.