Алекс Тарн - Станцуем, красивая?

– Гера.

– Какой Гера?

– Это не Зевс, это Гера, – смущенно повторил Ким, чувствуя ее растущее раздражение. – Зевс вон там, в углу… А вон там Афина и Артемида…

– Да хоть пеламида… – зловеще прошипела Анька. – Ребенку пора есть и спать. Павлик! Если ты сейчас же не перестанешь обниматься с Герой, и не подойдешь к маме, я не знаю, что я с тобой сделаю!

Она прибежала к нему этой же ночью, едва дождавшись, когда дети заснут. Над ночью висела полная луна, полная забытых обещаний, невысказанных слов и неясной тоски. Во тьме кустов верещали цикады, громко и отчаянно, как перед концом света. Но даже их сверлящий треск не мог заглушить грома ночной тишины, оркестра подавленных вздохов, скрипок шелестящего шепота, литавры тихого счастливого смеха. Любовь правила бал-маскарад в ночном городе, и сны спящих детей подпевали ей из распахнутых настежь окон. И лишь старики, ворочающиеся бок о бок с бессонницей в постелях своего последнего одиночества, лишь они пытались образумить обезумевший от желания мир.

– Остановитесь, одумайтесь! – бормотали старики, смаргивая влагу со слезящихся глаз. – В темноте все выглядит иначе. Еще несколько часов, и настанет день, и в его свете дворец обернется конурой, высокая драма – низменным фарсом, а герой-любовник – скучной дешевкой. Что станется тогда с вашим сердцем, источающим сейчас любовный нектар? Кровью умоется оно, кровью горя, гноем разочарования и утраты…

Только вот кому есть дело до стариков, до их надоедливого занудства, когда по городу, раскачивая бедрами, шествует карнавальная похотливая ночь, ночь-триумфатор, ночь-шлюха, ночь-любовница…

Анька еще издали увидела, что калитка слегка приоткрыта. Перед тем, как войти, она остановилась перевести дух. После быстрой ходьбы сердце отчаянно колотилось в ребра… или не от ходьбы?.. Вдох, еще вдох. Круглая луна выжидающе разглядывала ее в монокль, удивлялась: «Чего же ты ждешь? Разве не думала об этом с самого утра, не считала минуты? Разве не бежала сюда, сломя голову?»

Думала, бежала – все правильно… И все же – сколько горькой сладости таится в этом последнем промедлении, в этом намеренном, дразнящем оттягивании решительного момента! Словно взводишь пружину, заряжая ее дополнительной силой с каждой протекшей секундой, долгой и томительной, как год. Как тогда, на подножке поезда, в виду ночной неведомой станции: спрыгнуть?.. – не спрыгнуть?.. Анька сделала глубокий вдох и толкнула калитку.

Он сидел на низеньком табурете в трех метрах от входа. Сидел и ждал, ждал ее.

– Ты что тут сидишь? – шепотом спросила она. – Наказали?

– Тебя жду, – тоже шепотом ответил он.

– Давно ждешь?

– С тех пор, как вы ушли.

– А если бы я не пришла? Так и умер бы на этом табурете?

– Не знаю. Может, и умер бы.

Анька повернулась к калитке и задвинула щеколду. Спросила, не оборачиваясь:

– Мы ведь никого больше не ждем?

– Ну, разве что рыбу привезут…

– Рыбу привозят утром, – ответила она в тон, принимая его игру.

– Или какой-нибудь командировочный приедет…

– А командировочного спустит вертолетный десант, – решительно ответила Анька, поворачиваясь и подходя к нему. – Встань. Встань перед дамой.

Он подчинился, и Анька, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в губы. Ким прижал ее к себе, и какое-то время они стояли так перед запертой калиткой, слегка покачиваясь от счастья.

– Пойдем! – вдруг сказал он и, не дожидаясь ответа, потянул ее за собой.

На спокойной, мерно колышущейся поверхности моря серебрилась луна, сыпала вниз белые сверкающие крошки, помечая себе обратную дорогу. Дельфиний вольер. Мостки.

– Сюда, садись…

Ночью вода была еще теплее, чем днем. Под ногами шевельнулась тень, блеснула луна на крутой линии дельфиньей спины, и смеющаяся морда легко коснулась Анькиной пятки.

– Привет, – сказала Анька, – давно не видались.

Кто это, Гера?

– Нет, – прошептал Ким, – это Зевс. Заигрывает с тобой. А девушки пока не решаются. А может, ревнуют.

– Брось, неужели я могу соперничать с Герой и Афиной?

– Ты еще красивее, – убежденно проговорил он.

– Ты самая красивая дельфиниха, какую я только видел.

– Ух ты! – улыбнулась она. – В дельфинарии это определенно можно счесть за комплимент.

Ким сбросил рубашку и скользнул в воду.

– Иди сюда! Ты когда-нибудь плавала с дельфинами?

– Ты что! Вот так, прямо…

– Ну да! – он смотрел на нее, держась одной рукой за мостки, а вокруг него ходили неясные тени гладких стремительных тел. – Говорю тебе, это здорово!

– Я не взяла купальника, – сказала она.

– Дельфины обходятся без купальников.

– Тогда отвернись!

– И не подумаю. От Афродиты не отворачиваются.

Анька фыркнула и стянула через голову платье.

– Нравится? Как тебе мое бедро? Похоже на дельфинью спину?

– Сними все, – хрипло сказал он.

Она помедлила, как давеча перед калиткой.

Счастье плескалось под сердцем, и сердце раскачивалось утлой лодчонкой на ладони ночного залива. Спрыгнуть, не спрыгнуть?

– Ну что же ты?

Она соскользнула к нему в теплую воду, в ждущие, жаждущие руки, к гладкому желанному телу. Обхватив друг друга, они качались в невесомости моря, в невесомости счастья, а дельфины, вестники любви и красоты, танцевали вокруг них свой бесконечный, свой древний, свой радостный танец. Станцуем, красивая? Они скользили друг по другу – грудь по груди, живот по животу, бедра по бедрам, а рядом, повторяя их ритм, опережая и подталкивая его, метались в воде тени бедер и спин, и женское лоно, начало всех начал, ждущее и жаждущее, соединяло их воедино, связывая в один крепчайший, намертво завязанный узел, в пуп земли, зовущийся любовью.

Море поддерживало их снизу, а сверху, округлив удивленный рот ночного светила, нависала тяжкая портьера небес, расцвеченная мишурой звезд, бледных от лунного соседства. Море сливалось с небом, а женщина – с мужчиной, и в острой судороге этого слияния, в едином ритме раскачивающейся вселенной творились новые миры, рожденные в наслаждении и радости, а потому непременно счастливые.

Она ушла под утро, вся в чешуе соленых ночных поцелуев. Прокралась в «Петропавловскую крепость» и сразу занялась завтраком, поскольку ложиться было уже поздно, да не очень-то и хотелось. Элла, проснувшись, посмотрела на нее и тихонько завела:

– Аа-ах!.. Аа-ах!..

– Ты что, мама? – удивился сонный Петя.

– Ничего, Петенька, – невозмутимо отвечала мать. – Это мы так шутим с тетей Аней…

Сумасшедшими стали для Аньки две последние евпаторские недели. Днем она дремала на пляже, а когда просыпалась, смотрела вокруг точно тем же отсутствующим, не от мира сего взглядом, который не так давно поражал ее в Элле. Петя вздыхал и сокрушался: куда только подевалась та сугубо нормальная тетя Аня, которую он так благоразумно подобрал себе в помощницы? Теперь ей нельзя было поручить даже самого простого дела, а уж о том, чтобы она присматривала за мамой-Эллой, и речи не шло: сама бы не потерялась! Уж не заразно ли это мамино божье-одуванчиковое состояние?