Филип Рот - Операция «Шейлок». Признание

Улыбнувшись почти застенчиво, Смайлсбургер пожал руку сначала отцу, а потом сыну.

— Шпионишь на евреев? — лукаво спросил меня Иван. — Я думал, ты зарабатываешь на пропитание, шпионя за ними.

— В данном случае эта разница ничего не меняет, но в ней причина разногласий между мной и мистером Смайлсбургером.

— Ваш друг, — сказал Смайлсбургер Теду, — спешит сам себе подготовить катастрофу. Он всегда так торопился во всем переусердствовать?

— Тед, я тебе позвоню, — сказал я, пока Тед нависал над Смайлсбургером, недоумевая, какая может быть между нами связь, кроме той, которую я описал так расчетливо многословно. — Иван, рад был увидеться. До скорого!

Тед тихо сказал Смайлсбургеру:

— Вы тут поосторожнее, — и мы с моим куратором вместе добрались до кассы, где я оплатил счет, а потом вышли из магазина на улицу.

На перекрестке с Западной Восемьдесят шестой улицей, в нескольких метрах от церковной паперти, где под грохот полуденных автомобильных потоков спала, укрывшись грязным одеялом, нищая чернокожая пара, Смайлсбургер протянул мне дипломат и попросил сделать одолжение — открыть его. Внутри я обнаружил ксерокопии изначальных одиннадцати глав этой книги в том же самом большом желто-коричневом конверте, в котором я выслал ему их по почте, а под этим конвертом — другой, поменьше, толстый и длинный, размером и формой напоминавший кирпич, с моим именем, дерзко выведенным на лицевой стороне.

— Что это? — спросил я. Но, чтобы угадать содержимое, мне было достаточно взвесить конверт на ладони. — Чья это идея?

— Не моя.

— Сколько там?

— Не знаю. Могу предположить, что немало.

Меня остро подмывало зашвырнуть конверт подальше на проезжую часть, но тут я увидел, что на паперти стоит тележка, набитая всем земным достоянием чернокожей пары, и подумал: надо просто подойти к тележке и сунуть конверт в нее. «Три тысячи дукатов», — сказал я Смайлсбургеру, впервые после Афин повторив условленный пароль, который получил от него, отправляясь на это задание якобы в интересах Джорджа.

— Сколько бы там ни было, — сказал он, — это все ваше.

— В награду за что? За уже оказанные услуги или за то, что мне рекомендуют сделать теперь?

— Я нашел это в своем портфеле, когда вышел из самолета. Мне никто ничего не говорил. По дороге из аэропорта открываю портфель. А в нем лежит это.

— Побойтесь Бога! — прикрикнул я на него. — Так поступили с Поллардом — совращали бедного шнука [100]деньгами, пока он не влип по уши!

— Филип, я не хочу брать то, что не принадлежит мне. Я не хочу, чтобы меня обвиняли в краже чужой собственности. Прошу вас, пожалуйста, заберите у меня эту обузу, пока я не завяз окончательно в деле, к которому больше не имею никакого отношения. Послушайте, вы ведь так и не получили возмещения за свои расходы в Афинах. За отель вы расплатились кредитной картой, на вас даже повесили большой счет в ресторане. Берите. Это покроет ваши издержки на шпионаж в колыбели западной цивилизации.

— Недавно у меня промелькнула мысль, что мне мог достаться кто-то намного хуже вас, — сказал я. — А теперь мне даже трудно представить, кто мог бы быть еще хуже. — Я засунул конверт с рукописью под мышку, а конверт, набитый деньгами, — обратно в дипломат. — Берите, — сказал я, захлопнув дипломат, и протянул его Смайлсбургеру, но тот отказался его взять и стоял, стиснув пальцами костыли. — Ну ладно, — сказал я и, увидев, что женщина, которая спала на паперти рядом со своим спутником, проснулась и настороженно наблюдает за нами, поставил дипломат на тротуар у ног Смайлсбургера. — Фонд «Моссада» в помощь бездомным неевреям.

— Пожалуйста, без шуток — возьмите портфель, — сказал он, — и заберите с собой. Вы же не знаете, что вам уготовано в ином случае. Возьмите деньги и сделайте то, чего они хотят. Для разведслужб порча репутаций — не менее серьезная операция, чем уничтожение ядерных реакторов. Когда они хотят заткнуть рот тому, кто им не нравится, они делают это ловко, не то что наши братья-мусульмане. Они не издают глупые, варварские фетвы, превращая автора книги, которую никто не может осилить, в героя-мученика… Нет, они потихоньку начинают подтачивать его репутацию. И делают это не шаляй-валяй, как раньше с вами, спуская с цепи марионеточных интеллектуалов в своем журнале. Нет, это жесткая игра — лашон а-ра: кампания шепотков, которую невозможно остановить, слухи, которые невозможно заглушить, грязь, от которой вы никогда не очиститесь, клеветнические россказни, которые преуменьшат ваши профессиональные способности, глумливые истории про ваши хитрости в бизнесе и ваши извращения, гневные филиппики, клеймящие ваши нравственные изъяны, проступки и недостатки: мелочность, вульгарность, трусость, скупость, испорченность, двуличие, себялюбие, вероломство. Унижающие вас сведения. Дискредитирующие заявления. Оскорбительные остроты. Порочащие вас байки. Праздные насмешки. Стервозные толки. Злокозненные нелепости. Желчные шпильки. Фантастическая ложь. Столь впечатляющего размаха лашон а-ра не только принесет в вашу жизнь страх, горести, болезни, духовную изоляцию и финансовые потери, но и заметно ее укоротит. Все это не оставит камня на камне от того положения, которое вы зарабатывали почти шестьдесят лет. Ни одна грань вашей жизни не уцелеет. А если вы думаете, что я преувеличиваю, то у вас и впрямь туго с чувством реальности. Никто никогда не может сказать о любой спецслужбе: «Ну, уж этого-то они не делают». Такой вывод сделать невозможно, потому что знания слишком разрозненны. Можно только сказать: «Насколько мне известно по моему опыту, это не делалось. Но начать никогда не поздно». Филип, вспомните, что случилось с вашим другом Косинским! Хафец Хаим не шутил: нет никаких словесных излишеств, ни одного проявления гнева, ни одного дурного слова, на которые не способны евреи с языком без костей. Вы точно не Джонатан Поллард — вас не бросают на произвол судьбы, от вас не отказываются. Напротив, вас обещают реабилитировать, и порукой тому — жизненный опыт человека, который глубоко уважает вас и не может, сидя сложа руки, смотреть, как вас будут уничтожать. Последствия того, что вы написали, просто не поддаются прогнозу. Мне за вас страшно. Назовите любое больное место — окажется, что вы и его задели. Эта книга не останется незамеченной: она самоубийственная даже в рамках ярко выраженной еврейской позиции, которую вы занимаете. Пожалуйста, возьмите деньги. Я вас умоляю. Просто умоляю. Иначе те несчастья, которые принес вам Мойше Пипик, покажутся лишь каплей в море унижения и позора. Они сделают из вас ходячий анекдот, рядом с которым Мойше Пипик обернется Эли Визелем, говорящим только святые и непорочные слова. Вы станете тосковать по оскорблениям из уст такого двойника, как Пипик; когда эти люди окончательно очернят вас и ваше имя, Пипик покажется олицетворением скромности, достоинства и правдолюбия. Не вводите их в искушение — ведь когда ставится задача оклеветать даже такого цадика, как вы, их творческая фантазия не знает границ. Праведник, человек безупречной нравственности — вот кто вы такой, как стало мне ясно, и, когда такой личности грозит бесчестье, я чисто по-человечески обязан предостеречь! Филип, возьмите этот портфель, отнесите домой и зашейте деньги в матрас. Никто ничего не узнает.