Ференц Загони - На распутье

— Так не честно, — разозлившись, проворчал я. — Нельзя нападать сзади, к тому же я совсем этого не ожидал.

— Уж не кажется ли тебе, что ты сильнее меня? — хорохорился он, с вызовом глядя на меня.

— Нет. Я только говорю, что это не по правилам и не честно.

— Что значит не честно?

— Не по правилам и не честно, — упрямо твердил я.

Остальные почуяли, что тут что-то назревает, есть возможность потешиться, и начали подзадоривать Фаркаша, мол, эх ты, боишься еще раз схватиться с ним. До тех пор подначивали, пока Фаркаш, покраснев до ушей, не подошел ко мне и не прохрипел со злостью:

— Ты как хочешь, чтобы я поддался тебе или в полную силу боролся?

— Зачем же поддаваться, — ответил я. — Но так, как ты сделал только что, это не по правилам.

— Не по правилам, не по правилам! — передразнил он и, согнув в локтях руки, двинулся на меня. — Ну, налетай. Если поборешь, ставлю кружку пива. И не тебе одному, а каждому.

Это заявление было встречено восторженными возгласами, все тут же принялись подзадоривать нас, окружили плотным кольцом, хлопали в ладоши, кричали. Одним словом, настолько увлеклись, что никто не заметил, как появился мастер.

Мне удалось повалить Фаркаша, но мы еще долго катались по земле, потому что все вокруг кричали, мол, это далеко не все, нужно положить на обе лопатки.

И тут в середину круга вошел мастер. На его широком лице застыла зловещая ухмылка.

Мы с Фаркашем заметили его, конечно, последними, когда неожиданно наступила гробовая тишина. Медленно поднялись. Фаркаш старательно отряхивал с себя песок, а я стоял неподвижно, худой, длинный, мне казалось, будто голова моя возвышается над бетонным перекрытием и я смотрю на улицу, никого не замечая вокруг: ни мастера, ни Фаркаша, ни других подручных.

— Ну что ж, ребята, — сказал мастер, по слогам выдавливая слова — он немного заикался. — Очевидно, один из вас сильнее другого. Но не берусь быть судьей, не то, чего доброго, обвинят в пристрастности. Скажу лишь одно: поступайте-ка оба в цирк, а я как-нибудь обойдусь без вас.

Разумеется, я не последовал совету мастера и поступил не в цирк, а на станкостроительный завод по протекции одного из знакомых моей матери (бывшего директора начальной школы, некогда хорошо отзывавшегося о моих способностях). Там мне на первых порах доверили важный пост: сидеть в одной из раздевалок, где в последнее время произошло много краж. Две недели я охранял железные шкафы. Потом наконец поняли, что это слишком большая роскошь для такого мальчишки, как я, и меня перевели в механический цех уборщиком. Мне надлежало собирать металлическую стружку под токарными, фрезерными и строгальными станками, причем отдельно медную, бронзовую и железную. В цехе стоял специфический запах разогретого машинного масла. На улице уже шел снег, по утрам земля звонко стучала под каблуками. Когда в раздевалке я надевал засаленные брюки, прохудившийся пиджак, то со злорадством думал о мастере, о холодной строительной площадке.

С одной стороны цеха вдоль окон тянулся длинный стол с тисками, на котором собирали какие-то приборы. Тут работал и Пали Гергей. Но наше знакомство началось не здесь, а на футбольном поле.

Месяца три-четыре я уже подметал в этом цехе, но ни с кем не сдружился, считался мальчишкой, поскольку мне исполнилось всего лишь семнадцать лет, а все остальные были гораздо старше.

Весной ко мне подошел какой-то человек, он работал в инструментальном цехе, и спросил, не хочу ли я играть в футбол. Конечно, я хотел и, кажется, неплохо играл в дворовой команде.

— Приходи, — сказал он, — в пятницу после работы на тренировку, посмотрим.

Я старался изо всех сил. И все же, а может, именно поэтому, мне казалось, что у меня ничего не получалось, ноги не слушались, правой я действовал хуже, чем обычно левой, а левая была просто пустым местом, в глазах двоилось, мяч пасовал неточно — то не долетит, то перелетит…

После тренировки ко мне подошел тот самый человек, который пригласил меня сюда. Он назвался Йожефом В. Паппом. Это «В», как позже объяснил мне Пали Гергей, означало сокращенное «Виктория», то есть победа. Папп ввел его в состав своего имени из озорства, ради шутки. Словом, после тренировки Папп разрешил мне оставить форму у себя, он, мол, посмотрит меня еще раз. Бесспорно, это был уже первый шаг к признанию: он все же заметил, что я не бездарен.

Но я даже не догадывался об этом, когда после свистка Паппа, возвестившего о конце игры, медленно брел с поля, повесив нос, без всякой надежды.

У боковой линии футбольного поля, засунув руки в карманы, прогуливался человек, который работал за столом с тисками. Он подошел ко мне и весело сказал:

— Неплохо, малый. Как тебя зовут?

Я посмотрел на него, задетый за живое фамильярным тоном, каким он обратился ко мне, и чуть было не послал его к черту, но промолчал. Он заморгал, улыбнулся и снова спросил:

— Коллега, как вас зовут? Именно это я и хотел узнать с вашего разрешения. Между прочим, мне понравилась ваша игра.

Я остановился, теряясь в догадках, издевается он или говорит правду. Но поскольку он продолжал ждать и приветливо смотрел на меня, я пробурчал:

— Янош Мате.

— Очень приятно, — снова улыбаясь, произнес он. — Идите одевайтесь, я подожду. Нам, между прочим, давно бы пора познакомиться. Как-никак в одном цехе работаем.

Он дождался меня.

Зажав под мышкой форму, я ощущал в душе такую радость, какую, пожалуй, еще никогда не испытывал. Наверно, такое же ощущение у меня было бы после борьбы, если бы я одержал полную победу и не вмешался мастер.

— Тренер остался доволен, — похвастался я, когда мы шли по улице.

Вот здесь-то он, продолжая улыбаться, и протянул мне руку.

— Зовут меня Пал Гергей.

— Знаю, — ответил я.

— Откуда?

— В цеху говорили.

— Я старше тебя. Давай перейдем на «ты». Договорились? — И он потряс мою руку. — Тебе сколько? Двадцать?

Он мне все больше нравился.

— Семнадцать стукнуло!

— Это замечательно. А мне на целый десяток больше.

По дороге он рассказал мне, что стал уже запасным в команде. Мы вместе шли по улице Вагохид, он проводил меня до самого дома, так как жил еще дальше. На тренировках я его видел сравнительно редко. Ведь Гергей был женат, а это, как он сам определил, все меняет в корне. Между тем в свое время он играл превосходно, однажды его даже взяли в сборную любительскую команду, выступал в Сегеде, Кечкемете, Дебрецене, собирался даже сыграть за рубежом, да что-то помешало.

На следующей тренировке я играл уже увереннее и гораздо лучше. Тренер сначала попробовал меня на краю, потом перевел в центр и наконец поставил в защиту. После тренировки сказал:

— Будешь защитником, малец. Как тебя зовут? Мак?