Ференц Загони - На распутье

— Ну, Яни, и ловко же я тебя отшил! — Затем, уже другим тоном, продолжал: — Как ты живешь? Пришлось поволноваться из-за меня? Будь крайне осторожен! От меня ничего не добились и не добьются, можешь быть уверен. Если же тебя арестуют, что бы ни говорили, будто я выдал тебя и все рассказал, не верь, помни: это их старый испытанный прием. Даже если нам устроят очную ставку и там в моем присутствии скажут, что я что-то показал против тебя, смело говори мне, что я лгу, что это неправда. Потому что я никогда ничего не скажу им, они будут приписывать мне свои собственные версии. Такова их тактика. Ну, ну, малыш, — он еще никогда не называл меня так, — что ж ты молчишь, скажи хоть что-нибудь.

— Йолан… — прошептал я. Но больше ничего не мог сказать, слова не шли мне на ум.

Он засмеялся.

— Не знаю никакой Йолан, ни Аранки. И тебя тоже впервые вижу.

— Что теперь будет с тобой, Пали? — наконец решился спросить я.

— Чего это мы стоим, давай-ка лучше пройдемся, — сказал он, доставая пачку сигарет; предложил мне, но я сказал, что еще не курю. — Меня выпустили пока, — произнес он, глубоко затягиваясь. — Но неспроста, а как приманку. Это тоже старый испытанный прием. От меня ничего не добились, хотят иным путем попробовать, авось удастся. Расчет простой: мол, сообщники повалят ко мне, как мухи на мед. Поэтому-то я и отшил тебя в цеху. Понял теперь? Как только я удержался, чтобы не расхохотаться, когда ты вытаращил глаза и стал заикаться. Ты славный малый. Но пора бы уже и опыта набираться, а не распускать нюни по всякому поводу. Меня скоро снова возьмут, это точно. Опять превратят в отбивную котлету, потом погонят на фронт, в штрафной батальон или в какое-нибудь другое гиблое место, чтобы я подох там. Но мы еще поборемся, постараемся помешать им.

— Скажи, Пали, что я должен делать? — Мной овладело волнение, решимость и злость. Такого человека смеют мучить, бить, гады. — Я на все готов… только скажи…

— Ладно, — сказал он строго, серьезно. — Пока сиди не рыпайся. Я всем даю такой совет. До поры до времени веди себя смирно. Поглядим, что они замышляют, возможно, кое-что разнюхали и за тобой тоже установили слежку. Нельзя наводить их на след других чрезмерной активностью. Не ищи встреч ни с кем из наших. Жди. Когда понадобишься, тебе дадут знать. Не скажу, кто придет к тебе, но кто бы он ни был, забудь его имя. Ты никого и ничего не знаешь. Даже если тебе размозжат голову.

Он опять закурил. Я тоже попросил сигарету. Выкурил одну, за ней другую. От второй закружилась голова, я остановился и сказал:

— Пустяки, сейчас пройдет.

Потом я почувствовал тошноту. Пали подвел меня к воде, не смеялся, наклонил мне голову и посоветовал не стесняться.

На третий день он не пришел на завод. Я не сомневался в причине, напряженно проработал весь день, накричал на помощника — дядюшку Адама, сцепился с мастером, чуть не уронил железную балку весом в тонну… Вечерний звонок застал меня у контрольных часов; вахтер что-то проворчал вдогонку, но я уже мчался к трамваю, чтобы ехать к Йолан, не медля ни минуты.

У трамвайной остановки навстречу мне шел худощавый мужчина в пальто, я чуть не сбил его с ног и уже хотел было пробежать мимо, как он остановил меня, назвав по имени. Бросив на него недовольный взгляд, я вдруг узнал в нем «очкарика» с длинной, как у индюка, шеей.

— Гергея опять арестовали, — глухо пророкотал он низким басом, — Аранка скончалась. До того как прокусить зубами вену, нацарапала на тюремной стене: «Так как боялась, что не хватит сил…»

— «Так как боялась, что не хватит сил…» — еще раз читает Кёвари и задумывается. — Строка из какого-то стихотворения?

— Нет. Скорее признание. Или послание. Возможно, предупреждение. Давно это было, вам, пожалуй, и не понять…

Мы выходим на темную террасу, я удобно разваливаюсь в плетеном кресле. Наливаем, пьем. Пиво действительно холодное, приятно освежает.

— Последний раз на заводе вы были, когда приносили мне зачетку? — спрашиваю я.

— Нет. Примерно полгода назад я заходил к товарищу Гергею. Как изволите знать, в нынешнем году кончаю…

— Черт возьми! Не повторяйте вы свое «изволите». Я готов от него на стенку лезть. — Меня самого поражает собственная вспышка. Но я уже думаю о другом. О том, что юноша, возможно, еще не знает о несчастном случае. Осторожно прощупываю. — Каким образом вы стали стипендиатом? Расскажите-ка.

— Сдав экзамены на аттестат зрелости, я почти год работал на заводе, затем подал заявление в университет. Как-то раз товарищ Гергей пригласил меня к себе…

Он все говорит, говорит, и я окончательно убеждаюсь, что ему ничего не известно. В ту пору Пали Гергей работал в профсоюзном комитете, ведал подготовкой кадров. Он хлопотал хотя бы об одной стипендии, а потом добился еще двух.

— Сколько вам лет, товарищ Кёвари?

— Двадцать три.

— Ну, вы совсем уже мужчина, можно сказать, зрелый человек.

— Тем не менее многие обращаются, как с мальчишкой.

— Будь здоров, — чокаюсь я с ним, предлагая там самым перейти на «ты».

— Да я не в этом смысле, — испуганно оправдывается он.

— Будь здоров, — повторяю я.

— Будьте здоровы, дядя Яни, — тихо лепечет он.

— Выпьешь еще?

— Спасибо, налейте.

— Говори «налей». Переходи на «ты». Это только поначалу трудно, потом привыкнешь.

— Пожалуйста, налей. Пьем.

— Рассказывай о себе, — говорю я. — Окончишь, станешь инженером, активным строителем жизни. Перед тобой открыты все дороги.

— Ну что ж, об этом можно потолковать, — не без иронии говорит он.

— Не только можно, но и нужно. Рассказывай. Мне очень интересно послушать.

— Ты директор завода. Что тебе рассказывать?

— Директора завода будешь называть на «вы». А сейчас ты разговариваешь со старшим товарищем, ночью, на лодочной станции, кругом тишина, с набережной долетает запах роз, звенят комары… Чего еще не хватает?

— Завидую тем, кто имеет такой домик.

— А еще чему завидуешь?

— Тому, что ты директор. В сорок лет.

— В тридцать девять.

— Тем более… — Он становится смелее. — Среди стипендиатов моего курса нет ни одного, чей директор был бы моложе тебя, хотя немало заводов и поменьше нашего.

— Мне и в голову не приходило, что мой возраст может стать предметом какого-то соревнования.

— В этом нет ничего зазорного. Мы гордимся тобой, тем, что у тебя такие способности, что ты сумел так быстро продвинуться вверх.

— Нечто вроде спортивного рекорда? Этим гордитесь?

— Если хочешь, то да. Есть такие, кто застрял в самом низу шеста, еле-еле держится, того и гляди сорвется. А ты забрался на самый верх.

— Все более поразительные вещи я слышу о себе. А еще что ты скажешь?