Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Вместе с Пеплом отряд воевал. Люди стрелял. Точно?

Молчит Евсей, все ангельские чины в престоле господнем поминает. Уж не видал ли его начальник в деле? Если видал — не открутиться. Эх, за плитку чая пропадать православному…

Помутилось у него в голове, упал он на колени, полез сапоги начальнику лобызать. Что поделаешь, коль жизнь такая, не помирать же русскому человеку на туземной чужбине. Через все пройти надо, зато после дети отблагодарят — если появятся. Вспомнят, как деды страдали, к новой жизни стремясь.

Поглядел Федоров, как целует его грязные сапоги нючи, который был без винтовки, с ног до головы в лохмотьях, проглотивший злой язык. Дал насладиться своему сердцу. Потом встал с грубой неструганой лавки, поманил пухлым пальцем.

Вскочил с грязного пола Сисякин, глаза синие искры мечут, с бороденки пыль сыплется. Начальник поднял потрепанную ровдугу на стене, шагнул в тайную дверцу. Евсей за ним. Обвел взглядом открывшуюся комнату — дух занялся. Ишь ты… По стенам шелка да подзоры, по полу все шкуры да меха! Господский апартамент, да и только! Правда, граммофона не видать.

— У кого есть пища, у того не утруждаются ноги, — произнес Федоров, показывая на узорчатый плат с мисками и резными деревянными чашами-чаронами.

«Кормить будет! — радостно подумал Евсей. — А что? Или я не защитник царя и отечества? Да попадись он мне под горячую руку годика два назад…» Наевшись под завязку, напившись кумысу и несколько осоловев, Евсей и вовсе придирчиво стал посматривать вокруг. Насчет мебелей слабовато — ни тебе полотенцев с петухами, ни часов с кукушкой. Уж мы-то в господских квартерах бывали, манер благородной жизни знаем…

Тем временем начальник кооператива чарон опорожнил, тряпкой утерся. Смежил веки — то ли задремал, то ли сквозь щелки гостя изучает. Вздрогнул Евсей, когда заговорил тот:

— Пепеляй — что мэнэрик [72] Мэнэрик (якут.) — кликуша. , много слов говорил и шума пускал, мало дела показал.

— Истинно так, — поддакнул Евсей, подавшись вперед.

Замолчал Федоров, смотрит искоса на Евсея. И тот не промах — ждет, что дальше будет.

— Бочкин — что юер [73] Юер (якут.) — злой дух. , зло людям принес, потому никто не пошел с ним.

— Куда уж ему, — махнул рукой Евсей. — Слабачок. Что есаул, что генерал — не, не тот заквас.

— Дьоннох [74] Дьоннох (якут.) — со всем народом. надо. Тогда много кесов [75] Кес (якут.) — конный переход. пройдешь и путь будет легкий.

— А уж вот это совершеннейшая правда, — подтвердил Евсей. — В самую вы, как говорится, точку угодили, господин хороший! Светлая, прямо скажу, голова!

Надул щеки Федоров, важный сидит. За спиной его — мешки с мукой, под ним — меха дорогие, у локтя — ящики с патронами.

— Мой народ саха [76] Саха — самоназвание якутов. — хозяин земли. Вода, тайга, сопка, в них рыба и зверь — чужому не хотим давать. Черт не отходит от того места, где ему удалось покушать. Надо прогнать силой. Умный человек учил: будем автономий делать. Республика! Чтоб знатный человек, богатый хозяин власть держал и торговал!

Подумал Евсей Сисякин, помолчал для серьезности. Цвикнул зубом.

— Это по нашей части. Ты аккурат на нужного человека попал. Меня ведь хлебом не корми, дай республику сладить. Но — дело хлопотное, откровенно скажу — дорогое дело.

Закатил глаза в потолок Евсей, принялся загибать рыжие пальцы:

— Клади оленя-трехлетки цельную тушу, ставь спирта полуштоф да муки-крупчатки два куля! — Глянул на коопначальника, торопливо добавил: — Или три. Обратно одежу новую давай, обувка прохудилась — во…

Он пошевелил большим пальцем, вылезшим из сапога.

Засмеялся Федоров, спрятались глазки в толстых щеках. Сказал загадочно:

— Если медведь будет иметь большой палец, пусть собака ходит с ружьем. Ты — нужный нючи. Что скажу — будешь делать.

С тем и разошлись и премного довольны друг другом долго оставались. Если бы не прошлый случай весной. И как угораздило Евсея напиться? Словно бес под руку шептал: «Прими косушку! А вторая соколом! А третью слабо? А изба о четырех углах…» В нужный час не подпалил Евсей лабаз с провиантом и порохом, проспал весь день за ящиками с мануфактурой. Ночью взломал дверь в лавке, что мог — унес, чего не осилил — попортил, как приказано было. А как дошел черед бить бутылки со спиртом — дрогнуло что-то у него внутри. Вспомнил вдруг он себя босоногим мальчонкой на утренней зорьке, скачет будто на неоседланном жеребце по росному лугу, а вокруг туман клубится, туман… Тяжкая ему выдалась доля, полная забот и лишений. Если бы не она — разве подвел бы он товарища Федорова? И правильно он на Евсея серчает! И пусть! Так ему, подлецу, и надо!

Рванул Евсей ворот, рухнул на колени и закричал благим матом:

— Моя не ладно сделал! Моя шибко бачка подвел!

Глядит искоса на Федорова — удалось ли потрафить, — а сам наяривает:

— Хахай [77] Хахай (якут.) — дикая свинья. мой имя! Р-руби мой башка, бачка Фиодороп!

На днях прикидывал Евсей самоличный капитал — сколько белок по завалинкам спрятано да соболюшек в захоронках лежит — и оборачивался подсчет надеждой на близкий путь за кордон в счастливую жизнь. Все учел Евсей: сколько капитану «хвостов» положить, сколько кашевару корабельному на котловые, сколько таможне (чиновным людям наособицу), почем встанет небольшая скотобоенка на том берегу, да домишко присмотреть, да кобеля в конуру злой закордонной породы, да работника — непременнейше негру, который по ихней черной вере белой мукой-сахаром брезгует… Не предусмотрел лишь Евсей совсем пустяка — красных пограничников. Из-за них, проклятых, перестали шхуны американцев и японцев подходить открыто, вести смелый промысел и фартовый обмен. Дождаться бы, как Федоров провозгласит республику свободной торговли, а там на борт — и ходу! После пущай сами воюют, коли не знают, как со всей Россией в грудки сталкиваться. Лишь бы дня того ненаглядного дождаться… А может, и не прогонит его Федоров? Его, русского почти что унтер-офицера — как собаку на улицу? Без средств к существованию? Да ну… За что боролись?!

«Не может того стать, — решил вдруг уверенно Сисякин. — Иначе откажусь манифест составлять. А без меня грамотных у них нету, значит, и республике тунгусской не бывать!»

Брякнуло вдруг железо о железо в «богатой» комнате. Остановился на полуслове Евсей, замер испуганно. С неожиданным проворством сорвался с лавки начальник кооперации. Вытирая ладони о рубаху из новой «дабы», нырнул под ровдугу. Вернулся вальяжный, махнул рукой, словно с пальцев сбрызгивал:

— Завтра поедешь дальний стойбища, родобоям бумага повезешь.

— Вот и ладно, — отряхнул колени Евсей, — я ведь завсегда… Чуть чего — я тут же! Ну-ка, перехвачу чего-ничего в охотку…