Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Приказав дать сигнал тревоги — две красные ракеты, — Коля побежал в ружейную. Пока его молодые спутники получали винтовки, он сел на табуретку и постарался сосредоточиться. Во-первых, не поддаваться на провокацию, организовать отпор диверсантам, во-вторых, проконтролировать, чтобы не пострадало мирное население, в-третьих, быстрее бы собрались с работ роты.

Во дворе, быстро пересчитав построившихся, он скомандовал:

— Взвод — на берег! Комсомольцы-кочевники за мной!

Он намеревался занять позицию между поселком и тайгой, чтобы перехватить провокаторов. А в том, что это была задуманная диверсия, он уже не сомневался. Подступы к тайге прикрывали чумы и олени кочевников; между комендатурой и причалом с пылающей кавасаки также стояли их жилища, мешая пограничникам открыть залповый огонь. Кочевники не поддержали беспорядок, не побежали в панике из поселка. А если бы начальник комендатуры приказал выставить вооруженное оцепление? Вряд ли красноречие Хактэ сыграло бы свою роль. Туземцы перепугались, и… выборов бы не состоялось.

В залегшей цепи рядом с Колей оказалась Солкондор. Он спросил ее, показав пальцем себе на грудь:

— Что у шамана вот тут висит?

— Кун [65] Кун — символ шаманского могущества, изображающий солнце. , — не раздумывая ответила она. — Там его ханякан [66] Ханякан (эвен.) — душа. . Когда кун оборвется — шаману смерть.

— Понятно, — задумчиво сказал Коля. — А вон и гости незваные…

От берега к тайге двигалась группа людей. Издалека трудно было разглядеть, кто они? Но на кочевников похожи не были. Они продвигались редкой цепью, перебежками с флангов, умело защищаясь среди бугров и чумов. Словно кто их вымуштровал. Они стреляют не из бердан, и тем более не из кремневок, — ясно по звуку выстрелов. На винчестеры тоже не похоже — передергивают затвор сбоку, а не скобу снизу. Короткий выступ ствола над ложей, массивный приклад — ну конечно же арисаки, японские армейские винтовки! Они палят, а в них нельзя — угодишь либо в жилище, либо в испуганно мечущегося оленя.

— Кто из твоих друзей самый добрый охотник? Кто белку в глаз бьет?

— Моя навкалан [67] Навкалан (эвенк.) — меткий. , — с достоинством произнесла девушка. — Мой род Курбэйдэ не был худой охотника.

— Нужно хотя бы одного взять живым. Подстрели в ногу, чтобы не ушел…

Удивленно посмотрела на начальника комендатуры Солкондор. Положила винтовку в снег, рядом запасную обойму.

— Как можно люди стрелять? Моя аткан [68] Аткан (эвен.) — неимущий. , эркаэсэмкан, однако люди стрелять — эди [69] Эди (эвен.) — нельзя. . Эко сказал!

— Это же враги, — пытался втолковать Коля, потому что видел — наступавшие с берега ребята прекратили огонь, боясь угодить в чумы. — Они уйдут, и мы ничего не узнаем!

Молча сидела Солкондор, недвижно застыло ее лицо. С молоком матери впитала она запрет — в человека нельзя стрелять. Если род пойдет на род — это можно, так повелел суглан, и удаган получил разрешение у богини солнца Деличи. А самой взять и выстрелить? Эди! У обагрившего человеческой кровью свои руки охотника никогда не будет удачи.

Но пограничникам все же удалось ранить одного из диверсантов. Коля увидел, как ближайший к чумам человек выронил винтовку и упал, обеими руками схватившись за бедро. Судорожными толчками он пополз по замерзшему ручью, и сугробы скрыли его. Путь его был ясен — спрятаться за ламутский дю. Ему это удалось. Однако странная картина предстала перед пограничниками, быстро сбежавшимися к чумищу. Человек лежал с пятью глубокими проколами на шее. Будто лапа неведомого зверя ударила его, вырвав куски горловины. По облику убитый напоминал якута — те же крупные черты лица, белая коло, высокая меховая шапка, которых не носят кочевники…

На всякий случай начальник комендатуры велел позвать Федорова: может, опознает? Но тот ничего вразумительного сказать не смог.

Поздно ночью Коля Карпов открыл свой блокнот, положил его возле коптящей рыбьим жиром лейки и записал: «Сегодня мы из-за потери политической бдительности и успокоенности преступно проморгали недружественный нам акт, в чем и понесли потери…»

Не хотел Евсей глядеть в глаза Федорову. В «черной» комнате стоял перед ним, уставив взгляд в пол, теребил поясок. Начальник кооперации, большой человек, сидел боком — этим он показывал крайнее нерасположение к подчиненному. Он не спеша кушал из блюда хаяк — замороженное масло в сметане. Глотал маленький кусочек, облизывал пальцы, не спеша выбирал новый ломоть. Имеющий широкую спину — сдержан; имеющий идэхэ [70] Идэхэ (якут.) — скотина на убой. — не будет высказывать беспокойства перед наступающей зимой. Нючи, стоящий перед ним, был идэхэ.

— Прощенья просим, — который раз начинал канючить Евсей. — Сам не знаю, как грех случился. Ей-богу, бес попутал.

— Итирик кихи бэрэтээгэр кутталлаах [71] Итирик кихи бэрэтээгэр кутталлаах (якут.) — пьяный человек опасней волка. , — наконец процедил сквозь зубы Федоров.

«Ну, прорвало, — вздохнул с облегчением Евсей, по-прежнему не подымая глаз. — Пусть по мордасам вдарит — скорей остынет. Ведь добрейший в своем нутре человек!» Он уже зажмурился, ожидая звонкой оплеухи, но Федоров не шевелился. Лишь доносилось из-за стола, покрытого атласным платом, чавканье и иканье.

Вспомнилась Евсею первая встреча с начальником кооперации. Уже были разбиты остатки дружины Пеплова, уже переловили чумиканские гэпэушники комендантскую роту, что пробиралась по тайге с золотой кассой дружины в сторону маньчжурской границы. И государственные прииски начали работать, и суда советские повезли к берегу товары, и убежавшие туземцы из гольцов по стойбищам вернулись. Скитался в эти дни Евсей по промыслам, не мог никак к единой кормушке прибиться. У золотишников — за тачкой спину скрючивает, у рыбаков — руки от студеной воды сводит. Охотничью долю ему даром не надо, того гляди, зверь задерет или с голоду в тайге околеешь. Знаем, бывали. А оказался он вроде как нечаянно возле провиантских складов кооператива, только что созданного в Учге. Лежала у него сызмальства душа к торговому делу, чего скрывать. Талант, как говорится, в землю не упрячешь — все равно себя выкажет. Вот он и приноровился: то с лодки подсобит конец завести, то поможет мешок завязать, то ящик на спину рабочему взвалит… Ну, само собой, осьмушку табаку там за пазуху сунет, чаю кирпич за голенищем схоронит — по мелочам, чтоб сильно не били. Туземцы, правда, смирный народ, но вдруг кто буйный попадется?

Два дня таким манером кормился Евсей, а на третий, ясное дело, его схватили. Привели к начальнику в кутузку, в этот самый «черный» кабинет для приема простых людей. Глянул лишь раз он на Евсея, а у того и сердце остановилось — насквозь пронзил его судьбу. Сказал строго: