Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Появившийся коопначальник прервал его размышления. Пряча глаза и вытирая потные ладони о рубаху, он обратился к Громову:

— Говори на ламутский язык ей, — показал он на девушку. — А ты, Евсейка, громко переводи.

— Что говорить?

— Хоть что. Сказка говори.

…Едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, слушал Кагэ речь за стеной.

Время от времени Федоров поднимал руку с куском мяса, от которого откусывал, стараясь скрыть волнение. Заморский гость замолкал, а Евсей, закатив глаза, выкрикивал:

— Богатырь, значит, отцом своим Ирисмондю называет, а матерью Кукумачан, а его самого, стало быть, Коколдоконом кличут. Дескать, олени друг друга рогами узнают, а я тебя и на одну руку, змея подколодная, не боюсь! Верно, Солкондор?

Солкондор, забившись в угол, оцепенело глядела на рассказчика. Конечно, она в детстве слышала Иркисмэндя-сонин — сказание о подвигах Иркисмонди-богатыря и его потомках, от которых пошел род тунгусов. Однако что от нее хотят эти злые люди? Почему у незнакомца нож Микулайкана?

Утомился рассказчик, взялся рукой за горло. Повел сказание к концу.

— Кида, кида килладий! Вручил Мэнгноникан другу своему подарок и сказал: «Когда алые авахи [125] Авахи — злые силы в эвенкийской мифологии. задумают разорвать все твои восемнадцать ребер, насладиться твоей кровью, пусть он вернется ко мне с той, которая с одного года была швеей, с двух лет — хозяйкой утэна, а с трех лет — подругой Дюгирманди-богатыря. Пусть вспомнит она слово «эркаэсэм». А теперь, называемые друзьями друзья мои, кто принял мой сказ нутром и понял умом, возьмите подарок, какой кому сам в руки придет. Гинэ, гинэ гинекан!

С этими словами он положил на стол серебряный портсигар, горсть сигар и свой нож в ножнах. В один миг драгоценная вещь исчезла за пазухой Евсея, он даже переводить окончания рассказа не стал. Поглядев маслеными глазами на щедрого гостя, скороговоркой пробормотал:

— В опчем, они там все переженились. Точно, Солкондор? А благородного господина сразу видать!

Наших он, туземских, кровей, решил Евсей и отошел в угол любоваться вещью. Федоров же презрительно покрутил в руках бедняцкую рукоять, бросил обратно на стол нож. Сгреб сигары. Солкондор подняла берестяные ножны с клинком, прижала к груди. Произнесла тихо:

— Однако мой след искать будут. Олкэпу сюда людей приведет…

После минутного бормотания за ровдугой Федоров появился со сладкой улыбкой на лице. Протянул на ладони замусоленный кусочек сахару.

— На, кушай. Его торговать пришел, — кивнул он на гостя. — Наша всем товар дает. Уходи.

…Во весь дух мчалась Солкондор в комендатуру. Конечно, она все поняла. Лишь сначала неясно было, о каком подарке Мэнгноникана речь, он ничего не дарил и не говорил таких слов. Но когда тот человек произнес «эркаэсэм» — она все поняла. Мэнгноникан — имя из сказания таежные люди дали Микулайкану. Нож этот — его подарок. Значит, тот человек — его друг, хочет вернуть подарок, чтобы злые враги не убили его. И жену богатыря Дюгирманди в сказании тоже зовут Солкондор! Только где найти Микулайкана, ведь он уплыл с солдатами на корабль, а тот ушел в море!

Напрасно опасалась Солкондор. Ножны, а в них и послание, уже через час находились в руках Коли. Вместе с отрядом он был высажен на берегу, за косой, неподалеку от Учги.

В план операции «Затвор» не входила переписка с агентом. Задача у товарища, прибывшего «Красным Олегом», была иной: выйти через Федорова на главаря и встретиться с ним под любым предлогом. Выяснив его личность и место нахождения, исчезнуть… Насчет личности у Коли были предположения — очень ему не нравился шаман, перепутавший «кимонин» с «кимоно» и глазом не моргнувший при утере символа могущества. Но шаман после того памятного дня в поселке не показывался. И вот депеша: главарь находится поблизости, но может ускользнуть в любой момент.

Прочитав текст и обсудив его с командирами рот, Коля зачитал тут же составленный приказ:

«Ввиду нахождения главаря банды в поселке и захвата им нашего товарища, отряд под моим командованием штурмует лавку Федорова. Первая рота продолжает охрану государственной границы. Вторая и третья вместе с вооруженной дружиной из местного сознательного населения (комсомольцев и приисковых рабочих) локализует в тайге заговорщиков по ранее составленному плану. Исполнять!»

К кооперативной лавке подбирались скрытно. Оказавшегося рядом бывшего красноярского молотобойца Гришу Сутырина начальник комендатуры спросил шепотом:

— А как там этот, настоящий американец?

— Мы его при оленях определили. Все нормально. Чего не спросишь — «Олл райт! Комсомол-ячейка!»

— Вот что, — сказал Коля. — Сперва попробуем без пальбы. Там наш парень — лучшего работника нам чумиканский ОГПУ выделил. Тут сам ляг, а его сбереги — понял?

— Как не понять, — согласился Гриша. — Ну, я побег к заднему крыльцу.

Помявшись, Гриша не утерпел:

— А ловко вы, товарищ командир, с мешками придумали. Ну, в которых песок заместо муки жгли.

Теперь улыбнулся Коля:

— Таскать-то небось тяжело было? Зато на лавочника Федорова вышли. Керосина жалко — всю бочку, гад, на мешки вылил.

…Евсей склонился над связанным «иностранцем», провел пальцем по лезвию ножа.

— Вот тебе и рекесеем! Теперь кончать тебя надо. Нашего японца, брат, не проведешь. Оно, конечно, может, ему и почудилось — я-то не разобрал, греха на душу брать не хочу. А ликвидировать тебя велено, на всякий случай, и никуда тут, брат, не денешься. За подарок, конечно, благодарствуем, век будем вспоминать…

У Евсея от жалости к доброму человеку потекло из носа, он утерся рукавом. Потом решил, что это некультурно, и поднялся из погреба наверх за урыльником. Заодно решил выпить косушку для взбодрения усталого духа.

Глянув из чулана в оконце, он обомлел: возле задней двери крутился на земле Федоров, а дюжий пограничник одной ладонью зажимал ему рот, другой стискивал обе пухлые руки.

Вихрем взмыв наверх, в «черной» комнате Сисякин увидел японца, собравшегося уходить. Тот отшатнулся — не привык показывать лицо подчиненным. Не обращая внимания на свирепую гримасу «шамана», Евсей зачастил:

— Ваше благородие! Красные во дворе! Беда — Федорова повязали!

Японец оттолкнул его ногой, выхватил из недр шаманского одеяния гранату. Евсей с визгом вцепился в занесенную над головой руку.

— Не моги, господин самурай! Все поляжем! У них там сила — одних пулеметов десяток! Да орудия на пароконках!

Сисякин принялся совать ему нож и показывать жестами:

— Харакири давай! Все одно тебе хана, а у меня детишков куча да мать слепая. Харакири — будь человеком!

Внизу затрещала дверь — в нее били чем-то тяжелым. Японец спрятал гранату, помедлив, принял от Евсея нож. Презрительная улыбка исказила его прежде невыразительное лицо.