Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

— Я путаю мелодии, — сказала она. — Давай лучше музыку будем воображать.

— У меня с воображением плохо, — сказал я, но танцевать мы продолжали. Танец получался страшно медленным. Ее волосы потрясающе пахли. Хотелось послать к черту танцы и целовать ее, целовать. Я остановился и приподнял ее лицо. Мы целовались долго-долго, мне казалось, что вот-вот наступит рассвет, но было темно по-прежнему.

— Я хочу того, что не получилось в тот день, — сказал я. — Я люблю тебя. Я вправду очень тебя люблю.

Она стояла, прижавшись ко мне и закрыв глаза. Она ничего не ответила, но когда я снова ее поцеловал, ее губы радостно мне ответили.

— Ну что, о'кей? Исправим это сегодня?

— Да. Я хочу этого, — сказала она. — Только не торопись. Давай ни о чем не думать.

Мы стояли, целовались, все крепче прижимаясь друг к другу, потом перебрались в ее комнату. Как только мы там очутились, я вышел в сени, чтобы закрыть на задвижку сетчатую дверь. Когда я вернулся, она плакала.

Она вцепилась в меня, а я ее крепко обнял.

— Ты где был? — спросила она. — Не смей бросать меня и уходить.

— Я только дверь закрыл, — сказал я.

Она вдруг рассвирепела, и я еле удержал ее, чтобы она мне не врезала.

— Никогда не оставляй меня, — твердила она. — Мне плевать, закрыта дверь или нет. Если покинешь меня еще раз, можешь катиться и не оглядываться.

И вдруг укусила меня. Всерьез укусила. Наверное, так разозлилась, так обиделась или что-то там еще. Я здорово удивился и чуть не уронил ее на пол. Но удержал, и держал до тех пор, пока она не успокоилась. Тогда мы снова обнялись и снова долго целовались. Покидать я ее вовсе не хотел, это я знал точно. А вот как снять сапоги, не переставая ее целовать, не знал.

— Молли, давай сядем. Новые сапоги сведут меня в могилу.

— Бедный Гид, — сказала она. — Садись на кровать, я тебе помогу.

Через мгновение сапоги с меня слетели, и я обнимал ее снова. Потом я случайно порвал ее красивое платье и боялся, что вот тут-то она задаст мне жару, но нет, обошлось, она обняла меня за шею и поцеловала, а когда я попытался было извиниться, ее губы не дали мне говорить.

— Молчи, — сказала она. — Ни слова больше.

Наверное, я ждал, что отец вот-вот начнет трясти меня за ступню, поэтому проснулся первым. Рядом была Молли, и она была прекрасна. Через мгновение она тоже проснулась и зевнула. Увидела меня, улыбнулась, подкатилась ко мне и поцеловала. Как все было хорошо! Но тут я вспомнил, что папин шарабан с лошадьми так и стоит во дворе, сообразил, что уже давно светло и отец, небось, не может понять, куда это я запропастился.

— Боже праведный, — сказал я. — Отец сдерет с меня шкуру. Мне давно уже пора быть дома.

— Трус, — сказала Молли. — Будем валяться целый день. Покажем им, как нами командовать. Оставайся, здесь только мы, здесь тепло и уютно. Оставайся, а, Гид?

— Господи, как я этого хочу, — сказал я. — Но все-таки отец имеет право мной командовать. Лучше уж мне ноги в руки и бежать.

— Если бы мы только остались вместе, — сказала она. Потом села, ничем не прикрывшись, и улыбнулась. — Но лепешек я тебе все равно напеку.

Она меня поцеловала, перелетела через меня и, выставив на мое обозрение свою попку, стала искать в шкафу джинсы.

Если она сама не беспокоилась по поводу того, что произошло между нами этой ночью, то что же мне тревожиться? Я любил ее и был уверен, что теперь-то мне не составит труда уговорить ее выйти за меня замуж. Но когда мне на глаза попалась простыня, я перестал что-либо понимать.

— Эй, лапа, — сказал я, — может, с тобой что-то не так? Тут должна быть кровь.

— Что это ты придумал? — спросила она, с улыбкой поворачиваясь ко мне. Джинсы она нашла, но надевать их не спешила. — Смешной Гид.

Утренний свет лился из окна и всю ее словно окутывал. Она накинула рубашку, не застегивая, а волосы ее падали на плечи. Ничего красивее я в жизни не видел.

— Не беспокойся, Гид, — сказала она с невинным, будто утренняя заря, видом. — Кровь бывает только в первый раз.

И тут я по-настоящему съехал с копыт.

В середине ноября отец решил продать партию телок, самому возиться с ними ему было неохота, и он отрядил нас с Джонни.

— Я, конечно, делаю глупость, что посылаю двух придурков вместо одного, — сказал он. — Но все-таки иногда, может, кто-нибудь из вас слегка протрезвеет и приглядит за скотом. Я жду вас обратно в воскресенье, и я не хочу, парни, чтобы вы отдали гурт задарма. Если вам попадутся приличные годовалые бычки, можете купить и привезти сотню.

Для нас это было чистой малиной. Отправились мы ранним утром, когда дул дьявольски холодный ветер, пригнали гурт в Хенриетту, погрузили в вагоны на Форт-Уэрт и легли спать в единственном, пассажирском вагоне в хвосте поезда. Ночью прицепили паровоз, и мы двинулись, когда точно, я не заметил, потому что проснулся уже возле Декатура. Вагон жутко болтало. Джонни сидел на полу, держась за челюсть. Наверное, свалился с полки и стукнулся об пол. Кроме нас, был только один пассажир — промасленный работяга с нефтяной вышки. Он сел где-то по пути, может быть, в Беркбернете. Теперь он спал на скамье.

— Черт, пошли на воздух, — сказал Джонни. — Не могу спать в этой долбаной трясучке. Идем поглядим вокруг.

— О'кей, — сказал я.

Мы надели куртки и вышли в хвостовой тамбур. Ночь была ясной и чертовски холодной. Северный ветер хлестал в лицо. Мы прислонились к стенке вагона и смотрели на проносящуюся мимо нас страну.

— Поезд — это хорошо, — сказал Джонни. — Куда быстрее лошади.

Я следил, как выматываются и убегают назад из-под вагона рельсы, казалось, что скорость не так уж и велика, но постоянство их бега завораживало. Я все поглядывал, ожидая, что вот-вот они прекратятся, остановятся, но они не останавливались. Пронесся мимо нас какой-то городок, сплошь застроенный зерновыми элеваторами, как он назывался, я не знал и никогда прежде не видал в наших краях вплоть до самого Канзаса так много элеваторов в одном месте. В свете луны торчали только их причудливые силуэты. Путешествие — удивительная вещь.

— Вот тут, наверное, делают овсянку для всей земли, — сказал Джонни. — Хорошо, что я не фермер. Лучше ковбойской жизни ничего не бывает. Ни о чем на свете не заботишься.

— Как посмотреть, — сказал я. — А если работаешь на своем ранчо? Заботишься о деньгах, о скотине и много еще о чем.

— Тогда ты не ковбой, а хозяин ранчо, — сказал он. — Я никогда не говорил, что хочу иметь ранчо. Черт, чего это я не взял овчину? Никогда не думал, что в ноябре может быть так холодно.

— Это от скорости.

Уши замерзли, но все равно здесь было лучше, чем внутри болтающегося вагона.

— Мой совет, — сказал он. — Забудь об этом ранчо. И о женитьбе забудь. Поедем лучше на равнины и словим за хвост настоящую жизнь. А когда ранчо достанется тебе, продашь его, и тебе не придется беспокоиться ни о чем все оставшиеся годы.