Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

Моя нога задергалась, я начал просыпаться. Когда открыл глаза, отец стоял рядом с кроватью и тормошил мою ступню, будто она — столб забора, а он проверяет, крепко ли столб сидит в земле. Он всю жизнь будил меня только так, а мне это было горше редьки. Я даже предложил ему другое средство побудки — стакан с водой, чтобы он мог поливать меня по утрам. Несколько раз я запасал воду с вечера, но он ее все равно не трогал, а исправно тряс мою ступню. Иногда, правда, если ему хотелось пить, он прежде опустошал стакан.

— Поднимайся, — сказал он. — Раз ты так сильно вырос, что имеешь право голосовать, нечего дрыхнуть, когда солнце уже встало. Дом сегодня на тебе. А я — на пастбище, погляжу, что и как. Вдруг та костлявая пеструха отелилась.

На этот раз вставал я почти охотно. Был день выборов, и мой ушлый приятель Джонни исхитрился, чтобы ему и Молли выпало дежурить у избирательной урны в первую смену. Дежурить полагалось по двое. Было ясно, что до обеда никто голосовать не явится, и он сможет вдоволь покрутиться возле Молли за государственный счет. А я собирался не допустить этого. Я против того, чтобы надували государство.

С хозяйством я справился слишком рано. В половине седьмого уже было нечего делать, но раньше восьми к школе ехать не стоило. Дороги верхом туда минут десять, школа стоит сразу за Бугром Идиота. А вот чего я не умею, так это ждать. Поэтому совершил ошибку: взял тряпку и стал наводить лоск на седло. Полировать такое седло — одно удовольствие, но ошибка обнаружилась тогда, когда вошел отец и меня застукал.

— Чего дергаешься? — сказал он. — И прятать его нет нужды. Я ведь его уже видел. Хорошее седло. Почему ты им не пользуешься?

Седло было спрятано под брезентом, в темном углу пустого закрома для овса, но от папы, видно, ничего не скроешь.

— Потому что оно не мое.

— Какого черта, — он чуть удивился. — Ты что, его украл?

— Не огорчай меня до усрачки, — сказал я. — В жизни еще не украл ни гроша, ты это знаешь.

— Немало парней начинали позже твоего. Так чье же оно?

— Ты что, не видел именную пластинку? — спросил я. — Она, между прочим, из чистого серебра, мог бы и заметить. Это седло для Джонни, я его заказал, просто не было случая отдать.

Папу я, наконец-то, сразил. Я знал, что так и случится, и врать не было никакого смысла.

— Отдать ему? — переспросил он. — Подарить седло за сто пятьдесят долларов ковбою, которому тридцатка в месяц красная цена? Даже дурак скажет, что это дурость. А тем более я.

— Ничего не попишешь, папа. Джонни сделал мне… оказал такую услугу. Рассказывать не могу, права не имею. Никто никогда мне ничего такого не делал, и, может, я проживу дольше твоего, и никто мне ничего такого не сделает. У Джонни никогда не было приличного снаряжения. А я был при деньгах, вот и решил подыскать ему что-нибудь полезное. Ничего плохого в этом нет.

У отца были настоящие черные глаза, и если он хотел выглядеть суровым, то на полпути не останавливался. Он выглядел суровым взаправду.

— Отдавать такое седло Мак-Клауду — все равно что застегивать алмазной брошкой козлиную задницу, — сказал он. — Невзирая ни на какие услуги. Кроме того, все свои деньги ты получил от меня.

— Джонни не убогий какой-то, — сказал я. — Если он беден, то это не значит, что он не человек. А за те деньги, что потратил на седло, я достаточно поишачил. Но раз тебе кажется, что ты мне переплатил, найми себе другого батрака.

— Заткнись, — сказал он. — Я не собираюсь тебя пороть, для этого ты слишком большой. Пошли на двор. Отполируешь седло в другой раз.

Мы остановились у корыта с водой и смотрели, как пасется скот на Луговом пастбище на нашем берегу Реки. Я оттер руки от ваксы.

— Разве это не хорошее ранчо? — произнес отец. — Я потратил на него уйму труда и много лет, и Бог видит, что все вернулось ко мне радостью и деньгами.

— Давай пой быстрей, — сказал я. — У меня срочные дела.

— Знаю, — ответил он. — Тебе надо скакать к школе дежурить, следить, чтобы твой милый друг Джонни не забрался в штаны мисс Молли. Ты надеешься, что, если удастся его удержать, как-нибудь ты сам туда заберешься. Ничего, можешь немного посидеть здесь и послушать. Вдруг чему-нибудь да научишься.

— Мне не нравится, как ты говоришь о моих друзьях, — сказал я.

— Плохо дело, — сказал он. — Когда-нибудь я оставлю ранчо на тебя, и хотелось бы, чтобы ты начал относиться к нему серьезно. Насчет седла я не сержусь. Но ты взял и усвистал куда-то в самую пору отела. Меня не предупредил, да еще увез с собой этого парнишку, Мак-Юшуда. А потом ни звука — где ты был и зачем. Это не больно-то разумно, и я вовсе не радуюсь, оставляя ранчо несмышленышу, кем бы он мне ни приходился.

— Ну, мне жаль, что так получилось, и ты это знаешь, — сказал я. — Но рассказать ничего не могу. Просто нужно было уехать.

Папа глядел вдаль, на пастбища, опершись на забор. Он стал крепко сдавать.

— Ни разу в жизни мне не оказывали услуги, которая стоила бы двести долларов, — сказал он. — Похоже, когда я помру, ты лет за десять спустишь все, что я создавал пятьдесят. Старость — дерьмо.

— Перестань, — сказал я. — Я за десять лет увеличу это ранчо вдвое, клянусь.

— Да, а я клянусь, что сию секунду взмахну руками, взлечу и буду себе порхать, как гарыч, — ответил он. — Седло и вправду хорошее. Но вот что я тебе скажу — мне не больно-то нравится Джонни Мак-Клауд.