Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

— Останусь я дома или нет, — никакой разницы, — говорил он. — Все равно себя отец всегда заезжает до смерти, так заодно и меня заездит. Никакого смысла в этом нет.

И, наверное, он был прав. Главное, с какого боку смотреть. Мой папа тоже не сбавлял оборотов, когда я был с ним, да только тогда совесть меня не мучила.

Джонни уехал, и мне теперь не нужно было так тщательно присматривать за Молли. Кроме нас двоих, она ни на кого не обращала внимания. Правда, существовал где-то там Эми Уайт, но это было просто смешно. Вроде слизняка моего возраста. Когда ему хотелось подзаработать, он нанимался на нефтяную вышку, а вообще-то все больше болтался в Талии, играя в домино, или гонял своих собак по всей округе. Неровня он был для Молли, так что и обращать внимания на него не стоило. А говорила она о нем изредка, я так думаю, чтобы мне и Джонни пощекотать нервы.

В конце сентября, чтобы пощупать рынок, отец отправил гурт телят в Форт-Уэрт и сам поехал туда на пару дней поглядеть, как пойдет торговля. После такого длинного отпуска папа обычно наваливался на работу со страшной силой, будто хотел переделать все дела за ближайшие полчаса. Ну, а пока он не вернулся, я решил немного отдохнуть.

День стоял погожий и теплый, но не слишком теплый, потому что за четыре дня до этого подул первый северный ветер и принес приятную свежесть — прямо то, что надо. Я посидел дома часов до десяти, потом сел на лошадь и поехал через западные пастбища вверх по холму к усадьбе Тейлоров.

Старик Тейлор, конечно, торчал дома. Сидел на погребе, точил карманный нож и посасывал свой утренний виски. Зрелище не слабое. Щетина на щеках была белой, а на подбородке грязно-желтой от табака и виски.

— Вытри ноги, если входишь в мой двор, — сказал он. — Мне тут твое дерьмо ни к чему.

Это могло сойти за шутку, если бы не прозвучало так злобно, потому что двор, между прочим, смахивал на свалку. Было заметно, что старик все делал во дворе: здесь валялись куриные головы и кости, пустые бутыли из-под виски, какие-то железяки, обрывки колючей проволоки, старые башмаки, обломки досок, упряжь для мулов, лошадиный навоз, помойные ведра и уж не знаю, что еще. Молли оправдывалась, что время от времени она пытается привести двор в порядок, но старик ей не позволяет: все, что там лежит, говорит он, лежит потому, что может ему понадобиться. Просто чудо, что в таком поганом месте выросла такая прелестная и милая Молли.

Сапоги я почистил о проволоку забора, и старик больше не произнес ни слова.

Молли я застал в гостиной. Она гонялась за ядовитой ящерицей, спрятавшейся в дровяном ящике. Молли была одета, как мальчишка: в старой рубашке и в штанах одного из братьев. Все они давно покинули этот дом. Но выглядела она все равно девчонкой. Хотелось схватить ее в охапку и зацеловать, но старик устроил бы настоящее пекло, если бы нас застукал.

— Пошли, порыбачим, — сказал я.

— Знаешь, — она счастливо улыбалась, — на прошлой неделе я получила открытку от Джонни. Хочешь глянуть?

— Нет, я не хочу на нее глядеть, — сказал я. — Я хочу с тобой половить рыбу. Ты идешь или нет?

— Да, — сказала она. — Иду. Я просто подумала, что, может быть, ты захочешь прочитать открытку от Джонни. Он там и о тебе пишет.

Конечно, мне хотелось, но признаться в этом Молли я не мог. Трудно было представить, что же такой дурень, как Джонни, мог излагать в письме.

— Папа твой, похоже, не в духе, — сказал я.

— Возьми удочки в коптильне, а я соберу приманку, — сказала она. — Папа нам не помеха. Он любит рыбу на ужин.

Я вытащил удочки и прислонил их к забору. Потом оседлал лошадь Молли. Старик и глазом не повел — точил нож и хлебал свой виски. Вышла Молли с двумя мешочками — в одном обед, в другом — приманка. Подошла к старику, обняла и что-то зашептала ему в ухо, поцеловала в щеку и направилась ко мне. Старого пердуна она вправду любила. Меня всегда это изумляло. Он зыркнул на мешок с едой, но промолчал.

— Куда поедем, к пруду или к Реке? — спросил я.

— К большому пруду, — сказала она. — На юг от холма, на ваши земли.

Это был хороший пруд, только я там никогда ничего не поймал. Он больше годился для ухаживания за девушками, чем для рыбной ловли. Вокруг него росли тенистые деревья, густая волнистая трава, и было много уютных мест, чтобы просто посидеть.

Мы валялись на траве, играя друг с другом, потом пообедали. Еще мы рыбачили: поймали двух ершей и одного небольшого ката. Если хотели, поймали бы и больше, только нужно было этим заниматься. Леска дергалась часто, но Молли была так хороша, что я не обращал внимания на удочки. Я говорил ей, что это всего-навсего черепахи жуют нашу приманку, и не давал вставать. А она знала, какое это хлопотливое дело — поймать черепаху.

Около полудня, когда мы лежали под тенистыми деревьями и нам уже надоело изображать рыболовов, я в первый раз сделал Молли предложение. Трава там была жидкой, и мы лежали на подстилке. Целовались так долго, что мне показалось, что я ей всерьез нравлюсь. Так почему же было не посвататься? Я просто с ума по ней сходил.

— Молли, — сказал я, — слушай, Молли. Раз мы все равно любим друг друга, так чего бы нам не пожениться? Было бы здорово. Я страшно хочу на тебе жениться.

Она усмехнулась, даже не взглянув на меня.

— Ты что, этого совсем не хочешь? — спросил я. — Ты для меня создана, я это знаю точно.

— Ты мой любимчик, — сказала она, присела и поцеловала меня. — Гид-инг-тон. А что мы будем делать, когда поженимся?

— Ну, наверное, то же, что и все. Чем мы от всех отличаемся?

— Может, ты и не отличаешься, — сказала она, — а я отличаюсь. Пока я не хочу в этом завязнуть. Радости будет не больше, чем, например, сейчас.

— Откуда ты знаешь? — спросил я. — Ты ведь не была замужем. Может, радости окажется куда как больше.

Она рассердилась.

— Не надо песен, — сказала она. — Ни за тебя, ни за кого-нибудь там еще я замуж не хочу. Девчонки, которые выходят замуж, чтобы с парнями кое-чем заниматься, мне не по душе. Не нравится это мне. Лучше заниматься всем этим без всякого замужества, говорю серьезно. Я не выйду замуж, пока из-за ребенка не прижмет, и это тоже — серьезно. А если и тогда это будет необязательно, так оно еще и лучше.

Ее слова потрясли меня, как ничто другое на свете. Очень на нее похоже, думал я. Ей всегда было наплевать, что о ней скажут. Может, она полагала, что ее все равно не будут уважать, раз у нее такой папаша. Хотя я знал многих в Талии, которым она не нравилась. Но мне было все равно, что они там о ней думают.

— Птица моя, не говори так, — сказал я. — Я по тебе с ума схожу и хочу, чтобы ты стала моей женой, вот и все.

Она злилась по-прежнему, хотя чуть-чуть смягчилась. Мы лежали, обнявшись, и заговорила она не скоро.