Анатолий Ким - Вкус терна на рассвете

С тех пор я редко вспоминал об этой встрече и никакого значения ей не придавал. Но вот найдет такое сумасшедшее настроение в командировке, и захочется написать, словно писателю, рассказ о любви юного плотника и железнодорожницы, да вместо этого черт знает что полезет в голову… А дни идут, трубы все не привозят, и однажды утром, проснувшись, я увижу необычный, яркий свет за окном гостиницы, — окажется, что выпал снег, много снегу, дороги все раскисли и никакой Прохоров теперь не доедет по ним. Дальние стога накрыты белыми шапками, лес в снежной припороше, и плывут над ним печальные сизые облака.

Бородатый парень в рыжей дубленке с портфелем в руке стоял на краю привокзальной площади и ждал автобуса. Через широкую пустую площадь, всю в намерзлых снежных рытвинах, шел рабочий человек, с головы до ног обсыпанный серой цементной пылью. Позади рабочего бежала и лаяла собака, порою совалась вперед, к мелькавшим перед ее носом валенкам, и тут же трусливо отскакивала. Собака была коротконогая, но с мускулистым большим туловищем. Идущий человек никакого внимания на нее не обращал, и она проводила его до середины площади, а потом, довольная собою, повернула назад и деловито заковыляла куда-то на своих кривых обрубках. Бородатый парень, глядя на нее, зябко топтался на месте.

Минут двадцать назад он, сойдя с электрички, шел по платформе, а потом приостановился у билетной кассы. На стене висела листовка уголовного розыска с портретом преступника: круглое молодое лицо, робкие большие глаза. Рядом висел другой листок, поменьше, на котором мрачная физиономия пожилого преступника была крест-накрест перечеркнута красным: попался, значит, голубчик.

Под темно-рыжей бородою парня скрывались те самые щеки, которые на портрете были круглыми, а теперь стали худыми. Борода и портфель делали его нераспознаваемым, похожим на всех молодых бородатых модников, которых столько развелось в городах за последнее время. Он имел краденый паспорт, на который налепил свою фотографию, уже с бородою, и с этим паспортом мог останавливаться и жить в гостиницах. Уже два года его искали, а он ездил по всей стране и всюду видел листки со своим портретом. Фотография, с которой был переснят этот портрет, была еще студенческого времени, когда он учился в техникуме. С тех пор прошло немало лет.

Теперь он стоял, притоптывая ногами, и дожидался автобуса. Вокзал небольшой станции и площадь были хорошо знакомы ему, только за время его отсутствия вокруг площади понастроили много новых ларьков, стоял даже небольшой магазин с прозрачными, витринного стекла, сверкающими стенами. Он оглядывался и думал о том, что совершаются какие-то перемены, пока человека носит где-то по бесконечным закоулкам мира; что коротконогая собака, должно быть, вернулась уже на то место, которое считала своим, и откуда, по ее мнению, она прогнала обсыпанного цементом рабочего. А этот рабочий заработал свои пять-шесть рублей и ушел домой, плевать он хотел на все…

Подлетел с плавного разворота, покачиваясь на ледяных рытвинах, большой автобус. Пассажиры вышли, их было немного в этот час буднего дня. Бородатый человек первым влез в свободную машину. Он выбрал место у окна, положил на колени портфель. Через несколько минут подошел к станции электропоезд, с него набежал народ, и автобус быстро заполнился. Рядом с бородачом уселась старуха, распустила шаль, освободив небольшую усохшую голову, к которой липли пряди темных, почти без седины густых волос. На коленях своих она утвердила связанные вместе мешок и сумку, сумка эта была набита хлебом. Одна белая буханка общипана сверху.

Автобус взревел, со скрипом закрылись створки дверец и пассажиры качнулись на своих местах, — машина неожиданно резко дернулась с места. Бородатый человек тоже покачнулся, как и все, и испытал удовлетворение, что наконец поехали, хотя спешить ему было, собственно, некуда. Прищурив глаза, он осторожно разглядывал людей вокруг себя. Старуха оторвала красными пальцами корку хлеба и стала жевать, крошки обсыпали ее шаль на груди, глаза старухи неподвижно уставились куда-то, а все жующее лицо ее двигалось. В проход набилось много людей, там стояли чьи-то детские санки, груженные вещами, сумки, мешки, и народ молча и терпеливо теснился среди всего этого.

За окном проплывала окраина городка, корявые голые сады, одноусадебные тихие домики. Автобус обогнал колонну солдат с красными флажками сзади и спереди. Обогнал каких-то людей, идущих небольшой толпой по краю дороги. Дети катались с горки на санках и лыжах. Женщина стояла на крыльце — в полушубке, с голыми ногами, торчащими из валенок…

«Что ж, я хотел жить так же, как и они, — подумал он, закрыв глаза. — Есть, пить. Иметь все, что надо в жизни». В которой все зависело от денег. А добывал их каждый по-своему. Можно и так, как тот рабочий, глотая цементную пыль. А можно и по-другому. Но при любом способе человек отдает ради этих бумажек не что иное, как кусочек своей жизни. И задача была в том, чтобы за каждый такой кусочек получить побольше. Вот истина. Он всегда ненавидел тех, которым ни за что перепадало много, и презирал тех, которые получали жалкие крохи за тот же обменный товар. Собрать все деньги, которые имел человек за всю жизнь, и поделить эту сумму на срок его жизни — вот и будет подлинная стоимость человека. «А вы все, которые болтаете всякий вздор, да подите вы к черту, — устало думал он. — К черту».

На остановке в переднюю дверь влезла ватага мальчишек с клюшками, коньками через плечо. Все они были мокрые, в снегу, с румяными свежими лицами. Кондукторша крикнула им со своего места, чтобы они брали билеты. Но, отводя веселые глаза в сторону, мальчишки не отзывались и не платили. И тогда кондукторша махнула на них рукою и отвернулась. Проехав остановки две-три, мальчишки выскочили из автобуса, и кто-то из них весело пропищал: «За безбилетный проезд штраф один рубль!» (Так было отпечатано под трафарет на передней стене салона.) Ребятня звонко расхохоталась, с тем и осталась сзади, когда автобус двинулся далее. Не вылез со всеми только один, с тонкой шеей, белевшей между шапкой и воротником куртки. Как только машина тронулась, мальчик обернулся и кого-то попросил передать назад кондукторше деньги за проезд. «Вот чертенок! — почти с восхищением подумал бородач. — Знает ведь, что одному не сойдет то, что может сойти в компании. Реалист, видать».

Между тем одна за другой шли знакомые остановки. И вскоре он поднялся, пролез мимо старухи с сумками: следующая остановка была его. Он пробрался к выходу и, держась за блестящую трубку поручней, посмотрел на тех, которые поедут дальше без него. Они, наверное, схватили бы его или попытались бы это сделать, узнай, кто он таков. Обложили бы, как волка. Всей оравой на одного. Это они могут… Он смотрел на них — и вдруг почувствовал огромную, непомерную усталость. Такую усталость, что, если бы и на самом деле встали с мест и пошли на него, чтобы схватить, он бы и пальцем не пошевельнул. И даже, возможно, лег бы на грязный, мокрый пол автобуса и закрыл глаза…