Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

Он поправил отброшенный ветром рукав пиджака. И рука его невольно скользнула вниз. К её талии.

Ладонь легла на изгиб. Горячий изгиб. Он провёл рукой ниже. Задыхаясь от волнения, он погладил её по бедру.

«Господи, что творю… Что делаю!»

Она стояла неподвижно, немного прикрыв глаза.

Он положил ладонь на край платья. Слегка приподнял его, обнажая её ноги. Выше колен, выше.

Кончиками пальцев он провёл между её ног, ощущая страстный жар тела.

Но едва только ладони его приблизились к манящим венериным губам, скрываемым лишь тонкой, ажурной тканью трусиков, Лариса отстранила его руки.

— Нет, не…

Она не договорила.

«Дурак!»

Иван не мог успокоить дыхание.

«Что ты задумал?»

Он не мог понять. Какое-то странное раздвоение. Мысли, осторожные мысли — были сами по себе. А тело, будто сорвавшаяся с привязи собака, не подчинялось мыслям, не подчинялось вообще ничему, кроме охватившей его страсти.

— Вернёмся, — тихо сказала Лариса.

Иногда ему казалось, что это сон.

И, может быть даже, не его сон.

Он не осознавал до конца, что происходит. С ним и Ларисой…

Возможно, и Лариса происходящее казалось сном. Потому она была так раскованна. Потому ей было так легко.

Иван был уверен, что она поднимется в свой номер. Как заворожённый, смотрел он на светло-серый свой пиджак, наброшенный ей на плечи.

Она не снимала его. Не снимала, когда шла по лестнице отеля.

«Оставь, оставь себе!» — повторял Иван.

Отчего-то он боялся того, что она снимет пиджак и отдаст ему.

И на этом — всё кончится. Кончится сон.

Она уйдёт. Поднимется к себя. Он вернётся в свою комнату. Не сговариваясь, повинуясь лишь доводам холодного, будничного, серого рассудка они постараются забыть, раз и навсегда забыть эти несколько минут, проведённых на скальной площадке в маленькой республике Сан-Марино. Несколько минут вечера — под дождём.

Они забудут.

Она поднималась. Она миновала свой этаж. Выше…

В отеле — тепло и сухо. Они согрелись. Но она не снимала пиджак.

Иван невольно немного обогнал её. Словно боялся, что сейчас она непременно заблудится, потеряет дорогу.

«Идём, — шёпотом повторял он. — Идём».

Они зашли в номер. Он включил настольную лампу.

Теперь — она сбросила пиджак на пол. Подошла к окну. Стояла молча, неподвижно — минуты две.

«У меня в баре… кажется, вино есть, тосканское», — лихорадочно вспоминал Иван.

Впрочем, он и сам не мог понять, почему он вспоминает именно о вине. И потребуется ли им это вино. И что им вообще потребуется. И что будет…

Он не выдержал тишины.

Он подошёл к ней и попытался обнять. Она отстранила его руки. Кочиками пальцев провела по его лицу.

— У тебя номер большой, — тихим, евда слышным голосом сказала она. — У меня меньше.

— Да…

Он сглотнул слюну и повторил:

— Да.

И добавил зачем-то:

— Люкс. Понимаешь, люксы всё время больше. Это, конечно…

«Что я говорю? Зачем? Нужно сказать что-то другое, другое… Не нужно бы этого делать, но я не хочу, чтобы она уходила. Не хочу!»

Она прошла мимо него — к постели.

Сбросила туфли. Расстегнув на вороте пуговицы, сняла платье.

И Ивану показалось, будто тот вечерний туман спутился вниз со скалы, проник сквозь стены, забрался в комнату. И стал не туманом уже, а пеленою — белой, слепящей, сладкою.

Он смотрел, как снимает она лифчик и трусики. Он смотрел на её тело, наконец-то открывшееся ему манящее, обнажённое женское тело, на её груди с заострившимися и порозовевшими от страсти сосками, на тонкую, мягкую даже на взгляд кожу живота, и ниже — на треугольник волос между стройных ног, заветное место, источавшее, казалось, самый сладкий в мире аромат.

Аромат любви и женской плоти.

Он смотрел, как сбрасывает он одеяло на пол. Как ложится — и смотрит на него.

Он не помнил уже, как разделся догола, открывая её взгляду своё тело — мускулистое, когда-то хорошо обработанное спортом тело.

Он лёг рядом с ней.

Она погладила его грудь. Живот.

Он чувствовал, как сладкая кровь притекает в низ живота. И туманный морок сменяется огненным возбуждением.

Он лёг на неё. Всем телом прижимаясь к ней. Ощущая мягкость живота и упругую твёрдость грудей.

Он целовал её. Язык его ласкал её рот, он пил её слюну, сок её тела.

И когда часть его тела проникла в её лоно — красные огни поплыли у него перед глазами, густая кровь забилась в висках.

Её ладони легли ему на спину и ноготки её острыми иголочками прошлись по его коже.

Не было уже ничего, кроме страсти. Плавящей тело страсти.

И ему хотелось, чтобы она была бесконечной.

Но кто бы мог выдержать такую бесконечность?

«Невозможно быть всегда внутри этой скорлупы. Она слишком тонкая. Её ничего не стоит разбить…»

Ставицкий был один в пустой квартире.

Он вернулся раньше, чем рассчитывал. Всё как-то не клеилось…

Всё было не так, как прежде Встречи получились скомканные, пустые и, большей частью, бесполезные. Половину из намеченных в Европе переговоров вообще пришлось отменить.

Разве только с Войков получился какой-то разговор… По крайней мере, он согласился с его планом.

Впрочем, был ли у него выбор?

Но и это согласие было каким-то вынужденным, вымученным. Почти что — невольным.

Казалось, что и Войков, будь у него хоть малейшая возможность, отказал бы Николаю. И предложил ему…

Ну, скажем, подумать ещё немного. И не спешить сворачивать бизнес в России.

«Я разучился убеждать людей. Я теряю кураж… Или как сейчас говорят? Драйв? Это много значит в бизнесе. Очень много. Войков скоро перестанет мне верить… Он и сейчас уже не уверен в правильности моих расчётов. Он, как видно, полагает, что я могу держать бизнес под контролем только в спокойных, предсказуемых условиях. И в надвигающейся буре мне штурвал не доверить… Я же читаю, читаю это в его глазах! Он так и хочет сказать: «Уйди, уйди в сторону, пока я сам тебя не отодвинул!» Да, хочет сказать. Но пока не решается».

Он вернулся в Москву на два дня раньше намеченного срока.

Прилетел ночным рейсом.

Квартира встретила его темнотой и тёплой, душной непроветренностью комнат.

Непривычным одиночеством.

«Домработница не приходила…»

Ставицкий зашёл в прихожую, включил свет, закрыл за собой тяжёлую, металлическую, лакированными дубовыми панелями обшитую дверь.

Щёлкнул замок, и в тишине квартиры звук этот прозвучал отрывисто и громко. Как выстрел.

Ставицкий вздрогнул.

«Да хватит тебе… Совсем расклеился. Распустил себя, расслабил нервишки — вот они тонкими верёвочками и провисли. Чего дёргаешься, Коля? У тебя бизнес законный, спокойный. Да и не стреляют давно, никого не стреляют. И никогда. Не те времена, не те нравы. Это пускай обыватели думают, что у нас — сплошной криминал. Ты-то знаешь, Коля, что давно уже не криминал проблема. Сама жизнь — одна сплошная проблема. Безо всяких выстрелов… На рулетке по правилам играют, а у государства — своя рулетка. Как хочет, так фишки и двигает. И завтра же всё переиграет. И все твои планы — в трубу!..»