Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

«Я перезвоню».

«Нет, сейчас… Сейчас решу. Хорошо! Ты номер моей машины помнишь? Помнишь, как она выглядит?»

«Конечно, Вань. Мы же столько раз…»

«Хорошо. Сегодня в шесть вечера, на остановке у Политехнического. Это недалеко от офиса. Я подъеду, заберу тебя. Что с тобой, Ларис?»

«Я расскажу тебе всё, объясню».

«Что случилось?»

«Ничего… Ничего особенного. Но мне нужно, нужно встретиться!»

«Хорошо, конечно… Не волнуйся. Обязательно встретимся. До вечера, хорошая моя!»

Узкая дорога петляла по полям, обходя длинными зигзагами заброшенные деревни с деревянными покосившимися домиками и полуразваленные коровники давно почивших колхозов. Местность казалась глухой, необжитой и безлюдной.

Из-пол колёс летела тяжёлая пыль коричнево-кофейного цвета, густым облаком поднималась вверх и и так долго ещё, сколько можно было видеть в боковое зеркало, стояла в воздухе тёмным, непроглядным столбом.

Качались рогатые головы репейника на заросших полях, и жёлтая, выгоревшая на солнце трава качалась под ветром, прокатывая длинные, медленные волны до синего горизонта.

Воздух с медово-пряным запахом тёк сквозь окна с опущенными стёклами, вытесняя городские запахи из салона автомобиля. И примешивался к нему горьковатый привкус пыли, и горький запах пустырной полыни.

— Хорошо, воздух свежий…

Илья Петрович достал платок и медленно провёл им по лицу, вытирая пот.

— Хорошо!

— Окошко прикрыть? — спросил водитель. — Грязновато тут… бывает. Испачкаетесь ещё!

— Нет, — ответил Гонеев. — Пускай… Ничего, эту грязь ветер назад относит. А мне подышать хочется. Вот таким вот воздухом…

— Понимаю, — признался водитель. — Самому нравится. Вот так вечером, сразу после заката, выедешь на эту дорогу, стёкла все опустишь, втопишь километров этак под восемьдесят… Нет, под сто не рискую! Тут дорога плохая, под сто газовать стрёмно как-то… Так вот, педальку, стало быть, в пол — и пошёл, пошёл по полям! Ветер в лицо бьёт, машина по ухабам прыгает, а ты знай себе едешь. Травами пахнет, прохлада от земли, туман поднимается. Лёгкий такой туман, дымка — а как освежает! Честное слово, будто душ принял. Или это… Как эти называются, целебные?

— Источники, — подсказал Гонеев.

— Наверное, — не очень уверенно согласился водитель.

Потом задумался на мгновение, словно пытался вспомнить ещё что-то очень интересное, что непременно надо добавить к короткому своему рассказу о вечерних поездках, да так ничего особенного и не вспомнил. Или не решился рассказать.

— Хорошо, в общем, — так завершил водитель историю.

— А останавливаться не пробовал? — неожиданно спросил Гонеев.

— Это как это? — удивился водитель.

Гонеев показал на поле.

— Вот так… Остановиться, из машины выйти, на траву упасть… Не пробовал?

Водитель подумал немного, и ответил нерешительно:

— Да нет… Вроде, не было таких мыслей.

— «Вроде… не было», — передразнил его Гонеев.

И засмеялся.

— Эх, брат! Мысли, может, и были, да ты об этом мне не скажешь. Небось, думаешь, генералу под рюмочку сболтну, что его водитель вот так жизнью наслаждается. Так думаешь?

Водитель пожал плечами.

— Нет… Чего так думать… Я вас много раз возил, и разговоры у нас разные были. Чего вам про меня рассказывать?

Гонеев двольно потёр ладони и потянулся к фляжке с коньяком.

— Извини, что тебе не предлагаю. Сам понимаешь…

— Понимаю, — сказал водитель. — У меня сегодня до полуночи сплошные разъезды.

— Много гостей у генерала? — уточнил Гонеев, залпом отпивая изрядную порцию коньяку.

Пил он смело — при его-то массе (да и опыте употребления) алкоголь действовал на него разве что начиная со второй бутылки (а во фляжек грамм триста, не больше), и служебный опыт давно уж научил Илью Петровича в любом состоянии присматривть за собой, в особенности — за своим языком.

А разговор со Свечиным предстоял тяжёлый и долгий, так что расслабление некоторое в пути было не лишним.

— Много! — охотно подтвердил водитель. — И никто ведь на своих машинах не едет!

— Конечно!

Гонеев хлопнул себя по коленке.

— Пьянка ж намечается, мать моя женщина! Вот так-то… Никто за руль и не сядет! Так что, умотали тебя?

— Не то слово, — сказал водитель.

И вздохнул грустно.

— Вас вот… да, третьего гостя уже привожу. А ведь в город мотаться — это ж не ближний свет. За один такой день могу километров четыреста накрутить. Туда, сюда…

— Ладно… Эх, бедолага!

Гонеев убрал фляжку во внутренний карман пиджака. И, развалившись в широком, велюровом автомобильном кресле, с довольным, расслабленным, полусонным прищуром глаз смотрел на мелькавшие за полями берёзовые перелески.

— Да…

Он повернулся к водителю.

— А я бы вот не удержался. Ей-богу, не удержался бы! Остановил бы машину, упал в высоченную эту траву, и лежал бы, лежал. И в небо смотрел…

— Тут вечером-то опасно останавливаться, — заметил водитель. — Места, честно говоря, глухие. Сами видите… В деревнях ещё в девяностые народ спился. Кто помер, кто в город подался. Может, пара старух и уцелели невесть как, а в общем… Заколочено всё. Если, не дай бог, случится чего, так хоть кричи, хоть не кричи… И поля сто лет не паханы, заросли все бурьяном. Говорят, грузунов много стало в полях, за ними птицы потянулись. Я тут на днях какую-то птицу увидал на поле. Здоровая, хищная! Крылья расправила — ну метра полтора у ней будет, в размахе-то. И что за пакость в этих зарослях водится — чёрт её разберёт. И что за народ по этим пустырям по вечерам ходит — тоже никто не знает. Тут же… Дикость одна! Ехать-то приятно, но останавливаться… Нет, не стал бы! Это ж… Африка, одним словом.

— Африка, говоришь? — переспросил Гонеев.

И, отвернувшись, молчал минуты две.

— Африка, — задумчиво повторил Илья Петрович. — Да был я в этой Африке! На сафари ездил… Может, и к нам когда-нибудь, лет этак через десять, богатые иностранцы на сафари будут приезжать? А мы будем встречать их… в набедренных повязках. Хочешь, Василий, в набедренной повязке ходить?

Водитель усмехнулся.

— А то! Зимой только холодно будет.

— А мы тебе повязку с мехом соорудим, — пообещал Гонеев. — Утеплённую…

И добавил с горьким… Хотя нет, горечь была наигранной и вздохнул Гонеев с наигранной, дешёвой театральностью.

— Довели суки страну!

На страну с дикими полями Илье Петровичу, честно говоря, давно уже было наплевать.

Разве приятно было всплакнуть вот так вот… С полупьяной слезой. Чтобы лишний раз признаться глупому, заросшему бурьяном, бестолковому отечеству в давно уже ушедшей… а, может, и никогда не существовавшей любви.

— А я ведь сам-то из деревни. Выбился вот… а вот хочется иногда…