Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

Свечин сбился, словно соринку проглотил.

«Вот ведь дурак! Едва не проболтался!»

— …У нас есть данные, как именно списывали технику, — нашёлся Свечин. — Если мы на этом списании их подловим, то под шумок прихватим весь склад. Так что одновременно проводи обыск в офисе. И пару залов им прикрой. Материалы по залам тебе переждали?

— Ещё вчера, — подтвердил Трофимов. — Всех подключать, кто по этой теме работает?

— Всех, — подтвердил Свечин.

— А как… этот…

Трофимов замялся.

— Давай, не тяни! — подбодрил его Свечин.

— Да пенсионер этот… шустрый, — с подчёркнутым безразличием произнёс Трофимов. — Под общую раздачу его… или как?

— Петрович, что ли? — переспросил Свечин.

И улыбнулся, потирая живот.

— Хорошо работает Петрович, старается… Хоть хвостом и крутит, и информацией с нами не делится… Да мы его не за тем в бизнесе держим, чтобы он нам данные сливал. Он по другой части… Свою работу он выполнил. В компании ему больше не рулить, так что отпустим его по-тихому на законный отдых, на пенсионные хлеба.

Свечин подмал немного, и добавил тоном милосердного цезаря:

— Потом, может, и ему работёнка найдётся. Не сидеть же без дела такому полезному сотруднику! Может, опять потребуется дерьмо кому-нибудь подбросить!

Расхохотался, едва не уронив трубку.

Повторил несколько раз:

«…дерьмо подбросить!.. полезный, прямо незаменимый!..»

Трофимову шутка вовсе не показалась смешной.

Но он попытался изобразить искренний, но при том корректно-сдержанный смех.

Из солидарности с начальством.

«Сумасшедший день…»

Ставицкий приехал в офис рано, часов в восемь утра. Такое случалось с ним нечасто (в последний раз — в конце прошлого года, но тогда надо было срочно проверить годовой отчёт финансового департамента, и, к тому же, обычный для предновогоднего времени аврал не оставлял иной возможности для спокойной работы с документами).

Теперь же причина была иной.

Неспокойно было на душе.

Все эти неясные, смутно-тревожные ночные сны, навязчивые страхи не отпускали его. Сила страха росла, страх питался его слабостью, его болью в сердце, подрагиванием рук, ночным удушьем, тяжестью в груди.

Страх говорил ему: «ты потеряешь всё, ты сам разрушишь всё!.. семью, дело, которомы ты отдавал все свои силы много лет, саму жизнь свою — разрушишь!.. ты ничего не удержишь… Ничего!»

Внешне он всё ещё был прежним Ставицким, сильным и уверенным в себе.

Он мог ещё удерживать бизнес стальною хваткой. Строить планы на будущее. Подписывать приказы. Проводить собрания. Наказывать сотрудников и поощрять их. Встречаться с деловыми партнёрами.

Признаваться в любви, в конце концов! Пытаться создать семью, новую семью!

Бороться за счастье!

Сказать Ларисе… Да, вчера… Он сказал Ларисе, что больше не любит её.

А она… Ей что, всё равно? Она рассмеялась, обидно, зло — над его словами. Не была опечалена, огорошена, ошеломлена, раздавлена, унижена… Нет!

Смеялась!

Он для неё — никто? Его уход её нисколько не волнует? Или…

«Ты не имеешь права! Не имеешь права!»

Он спал на диване, в комнате для приёма гостей.

«Это я чужой здесь? Здесь всё моё! И ты — моя! До развода, до моего… Слышишь, Лариса?!..До моего решения! Здесь я принимаю решения! И перестань улыбаться!»

Гостей… Он не гость, хозяин. В этой комнате — широкий диван и мягкое покрывало кашемировой шерсти.

Супружеское ложе — широкая софа.

«С ней не лягу… Точно!»

Сон не шёл. Он не спал всю ночь.

Под утро был приступ удушья. Он не мог лежать. Сильно давило грудь. Сердце билось зверьком. Испуганным зверьком в узкой норе, в ловушке, в тупике.

Без выхода.

В шесть он встал. Принял прохладный душ, страясь сбить нарастающий жар в груди.

Ходил по комнатам. У двери в спальню постоял немного, но не решился даже заглянуть.

«Чужая…»

Позавтракал, разогрев лазанью в микроволновке.

Оделся. На лифте спустился в гараж.

Позвонил водителю, чтобы отменить вызванную накануне на десять утра машину.

«Сегодня я сам за рулём… Да, после десяти позвони секретарю. По моему, докумерты надо будет отвезти в зал на Тверской… Она тебе объяснит, что передать и кому».

В офис Ставицкий приехал рано, часов в восемь утра.

До половины одиннадцатого никто не беспокоил его. Секретарь, словно почувствовав болезненное, явно ненормально состояние шефа, не переводила на него звонки, а все сообщения записывала в журнал.

Как видно, срочных сообщений пока не было.

В половине одиннадцатого она всё же решилась позвонить директору.

— Николай Романович, может, вам завтрак заказать?

Голос её показался Ставикому испуганным, слова — сбивчивыми.

«Чего, переживаешь, что я раньше тебя пришёл? — подумал Ставицкий. — Не переживай, за это не увольняют…»

— Нет, не хочу…

— Чай? Я ещё сок с минеральной приготовила…

— Нет.

Ставицкий хотел уже отключить телефон, но секретарь успела всё-таки вставить фразу:

— Николай Романович, к вам Гонеев. Он уже в десять приходил, но я сказала, что вы очень заняты. Он вот сейчас… Он здесь…

Она стала запинаться и, окончательно запутавшись в словах, замолчала.

«Его мне только не хватало! — подумал Ставицкий. — Или, может…»

— Что у него?

— Он говорит…

Гонеев сказал что-то секретарю, но Николай не смог разобрать невнятное этот бубнение.

— Что? — переспросил он.

— Николай Романович, он говорит, что дело срочное. И это, конфи… Какое?

Гонеев опять что-то невнятно пробормотал.

«Надоел ты мне со своими тайнами, — с усталым безразличием подумал Ставицкий. — Опять каркать будешь, беду пророчить? Обошёлся бы без твоих пророчеств, если бы… Если бы они не сбывались!»

— Он говорит, что только вам лично может доложить.

— Пусть заходит, — сказал Ставицкий.

Гонеев зашёл в кабинет, придерживая серую кожаную папку у груди, словно защищаясь.

Он присел у стола. Произнёс негромко: «Доброе, как говорится, утро вам…» — и вынул из папки пару листов.

— Доброе, — ответил Ставицкий.

— Вы, Николай Романович, как я вижу, рассвет на рабочем месте встречаете, — умильным тоном затянул было Гонеев, но, перехватив неприязненный взгляд Ставицкого, тут же прервал удачно было начатую хвалебную песнь и сразу перешёл к делу.

— Уж простите, что я к вам с таким тяжёлым разговором. Не люблю начальству настроение портить. Мне, как говорится, другое нравится: настроение начальству поднимать, радостные вести приносить. Да тут… Дело такое… Деликатное, прямо скажу. Интимного, с одной стороны, свойства. А с другой — служебного. Именно так, служебного! Начальник, я так полагаю, должен быть абсолютно уверен и в подчинённых своих, и в домочадцах… в супруге, то есть… Дом, семья, спокойный тыл, так сказать…