Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Но мало-помалу, поразмыслив, Крачунов постигает все значение того факта, что за ним установлена слежка. Если по инициативе его службы — значит, дело дрянь; Среброву, конечно, прямой смысл убрать шефа «и как соучастника, и как свидетеля» (в соответствии с его собственной логикой!), Сребров не станет долго раздумывать, если усмотрит в этом хоть малейшую пользу для себя.

А может, разделаться с ним решили коммунисты? Чему тут удивляться — вся страна бурлит, да еще этот переворот в Румынии. Победное шествие советских войск, которые, словно лавина, сметают все на своем пути, окончательно вскружило голову коммунистам. Крачунов, правда, не располагает пока достоверными сведениями, что ему «заочно вынесен смертный приговор» как областному полицейскому начальнику, и Медведю, и той цыганке, которая выдала Анну Вентуру и действовавших с нею подпольщиков.

Однако почему «хвост» крадется за ним на почтительном расстоянии, почему не приближается настолько, чтобы можно было вести прицельный огонь?.. Крачунов сам удивляется хладнокровию, с каким он обдумывает все возможные варианты; но любой из них кажется ему вполне объяснимым в сравнении с тем, что пережил он недавно. Офицеры избили его, подло избили, вот чего он не может объяснить, вот от чего чувствует себя униженным. Канальи! Тебя подстерегают красные, ищут удобного случая отомстить тебе, это еще как-то можно понять, это естественно — на сей счет у начальника Общественной безопасности не было и не может быть никаких иллюзий. Эти люди испытывают ненависть, которая с давних пор стала частицей их существа, их сути. Да и в кознях Среброва есть какой-то резон — каждый выбирает свой способ, когда спасает шкуру, каждый боится, как бы сообщники не подвели его, не сделали козлом отпущения. Но офицеры, эти холеные баловни режима, эти салонные герои, которые только и умеют, что бряцать шпорами и саблями да щеголять по «прошпекту» в развевающихся пелеринах, — чтобы они поступили подобным образом с высоким чином Министерства внутренних дел, чтобы они были способны так глумиться над его честью и достоинством!

В приступе лютой ненависти Крачунов кусает губы, злоба душит его. Он вдруг решает наказать свою любовницу: он позвонит и зайдет к ней, даже если доктор вернулся домой из своей таинственной «экспедиции» на виноградник. И там, в присутствии мужа, одному богу известно, как разовьются события — ну и черт с ним, все равно весь мир рухнул. Роза не открыла ему! Он заново переживает чувства, которые владели им, когда он стоял перед запертой дверью: жалость к себе и звериную ненависть к ней. Попадись сейчас ему в руки эта докторша, он бы душил ее долго, беспощадно, пока глаза не вылезли бы из орбит и вены на шее не вздулись бы и не стали похожими на пиявки, как у той учительницы из Разграда.

Внезапное воспоминание мощным ударом бьет его под ложечку, и ему становится дурно — еще одна жертва, о которой он почему-то совсем забыл и не принимает в расчет. К нему тогда заявился брат учительницы — этот «адвокат бедняков» обитает где-то в Южной Болгарии. Ему надо было оформить акт смерти и забрать ее вещи. В течение двух часов, пока оформлялись бумаги «сдачи-приемки», он не раскрыл рта, а на прощанье выдал: «Таких, как вы, надо не просто убивать, для вас надо придумать двести самых страшных пыток и не позволять вам сдохнуть, пока не будут испробованы все до одной!» Крачунов пригрозил ему арестом и, вот поди ж ты, сейчас вдруг вспомнил и учительницу, и угрозу ее брата (да, коммунисты нас уничтожат, применив сначала все двести пыток!).

Воспоминание странным образом связывается с поступком его любовницы — этой твари, бесстыдной, ненасытной в постели и сейчас вызывающей в нем восхищение и желание, несмотря на злобу и ненависть, которые он испытывает к ней. Что ж, ладно, раз она ему не открыла, раз она тоже от него отвернулась, пусть получит сполна этот ублюдок, что плетется сзади! Жаль, офицеры разоружили его, иначе Крачунов не удержался бы и покончил с ним с первого же выстрела — рука у него твердая, глаз меткий.

Он идет к зданию Общественной безопасности: необходимо заново вооружиться — там пистолетов и патронов навалом. Что он предпримет потом — попробует ли использовать последний шанс, который он держит в резерве, или прибегнет к комбинации вроде той, с командиром гарнизона, — сейчас это не столь важно. Его ближайшая задача — избавиться от шпика. Он отправит его на тот свет, он это сделает. Перед каждой такой операцией сердце Крачунова начинают царапать ледяные коготки — «когти сатаны», как однажды пошутил высокий гость Гешев во время очередной инспекции, когда Крачунов пожаловался ему на недомогание.

В сотне метров от Общественной безопасности Крачунов останавливается и шмыгает в тень ближайшего балкона. У входа в служебное помещение происходит какая-то возня — странно, ведь в здании давно никого нет. Мысли Крачунова бегут с лихорадочной быстротой: итак, позади — «хвост», у входа — засада. Вокруг, по всей вероятности, тоже прячутся преследователи — на улочках, в темных осенних дворах, хранящих мирный запах увядающих пионов. Намерения коммунистов ясны: он не забыл секретное донесение, в котором описывалось убийство Кутузы, софийского агента, — как хитро и нагло действовали они тогда!

В нерешительности Крачунов пребывает недолго: и он, и Николай, и вся группа, поднятая по тревоге Виктором, к своему великому удивлению, обнаруживают, что загадочная возня и таинственные звуки у входа в здание Общественной безопасности вызваны двумя бродячими собаками, которых привлек запах крови: на ступенях лестницы лежит пес с простреленной головой. Видно, давно голодают эти несчастные бродяжки. Они привыкли, приучились не обнаруживать своего присутствия: подберись, утоли голод, если нашел чем, и — прочь, людям не до вас!

Крачунов идет в сторону Николаевской улицы: там он нырнет, как рыба в воду, в лабиринт фабричных кварталов со стороны матросских казарм, и тогда ему все нипочем. Если кто-то все же преградит путь, он сможет юркнуть в аллею, ведущую к армянской слободе. Однако уже на маленькой площади, где начинается спуск улицы Радецкого, он убеждается, что окружен: у лестницы и у противоположного тротуара его караулят несколько пар глаз — светятся, будто кошки там затаились. Зачем только он залезал на ту горку, какая была нужда орать, он и сам толком не может объяснить, — остается признать, что страх наконец одолел его, управляет его поступками. Тот же страх придал ему сил при первом же окрике преследователей, он толкает его на верный путь.

— Не упускайте, держите его!.. — слышится чей-то властный голос, и инстинкт подсказывает Крачунову, что это голос сильного, беспощадного человека.