Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Пятнадцать капель, не больше, с вечера я принял полную дозу…

Аптекарь тянется к ложечке, облизывает ее, а жена поддерживает его за шею. Затем отходит в темноту, за пределы образуемого абажуром круга, и замирает, словно страж.

— Нам, господин Манчев, необходимо поговорить наедине, — миролюбиво предупреждает Крачунов.

Аптекарша, закусив губу, говорит по-прежнему жестко:

— Елена — моя дочь.

— Вы ведь слышали, я пришел не по поводу Елены!

— А что еще могло привести вас к нам?

— Я пришел по личному делу.

Хозяева переглядываются, аптекарь кривится, будто он предчувствовал, что последует именно такой ответ.

— Вы, должно быть, не раз говорили с дочерью, — начинает полицейский фамильярно. — И в ходе следствия, и потом, в тюрьме… Тронул ли я ее хоть пальцем, ударил ее когда-нибудь?

— Никогда, — решительно соглашается аптекарша. — За что мы вам благодарны. Всю жизнь будем благодарны…

Слово «благодарны» вроде бы успокаивает его, он оживляется.

— Вот видите, вы благодарны. Значит, и нам не чуждо сострадание, и мы способны проявлять человечность. Теперь, как говорится, очередь за вами…

— Стефка, прошу тебя, выйди! — Аптекарь приподнимает тощие руки, пижама сползает с плеча и обнажает впалую косматую грудь.

Аптекарша уходит, обиженно и вызывающе вздернув подбородок.

— Матери, понятное дело… — бормочет больной, силясь поправить подушку, чтобы лечь повыше.

Крачунов придвигает стул и склоняется над его постелью.

— Господин Манчев, час настал.

— Какой час? — морщится аптекарь, ощущая запах пота, волнами идущий от разгоряченного гостя.

— Ваш час… Вы должны мне помочь!

— Я, вам? Вы шутите.

— Какие тут шутки, когда советские войска — в нескольких километрах отсюда. — Крачунов брезгливо потирает заросшую щетиной бороду. — Нет, я не рехнулся. И я убежден, что только вы один поможете мне, только вы…

— Призрак!.. — всхлипывает аптекарь.

Крачунов оборачивается и с опаской осматривает стены спальни.

— Что за призрак?

— Мне плохо, господин Крачунов, мне очень плохо…

— От вас мне ничего не нужно, лежите спокойно. Просто я хочу, чтоб вы поняли: если бы я позволил и с нею поступить так, как поступили с тем еврейчиком… Вы, должно быть, слышали про него, не так ли?

— Слышали…

— Елена осталась жива благодаря тому, что я взял ее под свою защиту, под свою личную защиту. — Крачунов умолкает. Сплетя пальцы, он заламывает их, и суставы потрескивают. — Я вам звонил по телефону, — добавляет он вдруг.

— Когда? — Аптекарь сразу же понимает, что речь идет о тех настойчивых и таинственных звонках, которые терроризировали его из месяца в месяц и в которых он усматривал что-то мистическое, роковое. — Зачем? — спрашивает он, дрожа всем телом.

— Вы, так сказать, мой самый большой козырь. Провидение создало вас для меня… для ме-ня!.. — И Крачунов резко машет рукой.

Аптекарь в изнеможении откидывается на подушку.

Полицейский встает, принимается расхаживать вокруг двуспальной кровати.

— Когда мне стало известно, что вы отец арестованной, когда я вспомнил, кто вы такой… Тот день — он у меня до сих пор перед глазами. Газеты сообщили о битве под Курском, о печальном исходе крупнейшего в истории народов танкового сражения. И вдруг — просветление! Никто не знает, что вы за экземпляр… Ваше благополучие сложилось в неразберихе, господин Манчев, в хаосе тех кровавых событий. Я — единственный свидетель, единственный!..

Желтый как пергамент аптекарь со сдавленным стоном закрывает глаза. Но Крачунов весь во власти жестокого вдохновения, его речь бессвязна — можно подумать, что он пьян.

— И Сталинград помог мне на многое взглянуть по-иному, Сталинград открыл мне глаза, но после Курска… Под Курском рухнула моя последняя надежда. После Курска уже тщетно было себя обманывать. Медведь мне ввернул однажды утром… Я имею в виду Среброва, вы догадываетесь? Так вот, он мне такое выдал!.. Наша карта бита, говорит… Нам пора думать о собственной мошне. Я ему что-то возразил, мы с ним повздорили. Ха-ха-ха, секретное оружие рейха! Но в душе я понимал, что он прав. Режим обречен, значит, и мы, его верные слуги, обречены тоже. Пусть мы протянем еще год, даже два — все равно, печать обреченности уже лежит на наших лицах… И тут вдруг — ваша дочь! Как удачно, что она досталась мне, дело было в пятницу, а Медведь по пятницам пьет. Фамилия, имя, чем занимаетесь, родители… Как только она сказала, кто ее отец, во мне что-то запело, я прямо-таки ожил!.. Погодите, говорю я, он случайно не жил в молодости в Фердинанде? Да, оказывается, жил, хотя дочка ваша родилась потом, уже на новом месте… Я стал подробно расспрашивать про вас, она охотно отвечала — жив, политикой не занимается… Должно быть, воображала, что водит меня за нос! Только вот серьезно болен. Ничего, барышня, пускай себе болеет, утешил я ее, только бы не умер! Он мне еще пригодится.

— Господин Крачунов! — пыхтит аптекарь.

Грудь его то вздымается, то опадает, словно мехи; эти движения нервируют Крачунова. Пот градом льется по его лицу, и он сконфуженно вытирается.

— Да, я малость увлекся, вы правы, теперь мы должны взвешивать каждое слово, не допускать ошибок… психологических и каких бы то ни было. Я могу продолжать?

В этот момент с улицы доносится какой-то гам, раздаются угрожающие возгласы, слышится топот бегущих людей. Кто-то исступленно повторяет:

— Держите его! Держите!

Крачунов торопливо опускается на стул и, пригнувшись, чтобы не маячить в окне (хотя штора плотно задернута), забивается в угол между кроватью и тумбочкой. К ним врывается аптекарша и что-то лихорадочно объясняет, но, увидев его вытаращенные от страха глаза, спохватывается:

— Погасить свет?

Полицейский отрицательно качает головой.

— Это вас ищут?

— С какой стати! — обрывает он ее. — Почему именно меня?

Хозяева переглядываются (в который раз!), аптекарь пытается перевести дух.

— Господин Крачунов, смилуйтесь… Что вам от нас нужно?

Полицейский не отвечает, быть может, он даже не слышал вопроса, все его внимание направлено на то, что сейчас разыгрывается снаружи, в серебряной дымке рассвета. Наконец — тишина, и он с облегчением переводит дух.

— Ушли! — Но тут же настораживается и замирает, словно зверь, изготовившийся к прыжку. — Кто у вас там?

Аптекарша пятится к выходу и смотрит на Крачунова, как на сумасшедшего.

— Я слышу разговор… Да, кто-то разговаривает… Вот, вот.

Хозяйка вздрагивает, готовая разрыдаться от нервного напряжения.

— Это я включила радио!

— Что-о-о?

— Скоро шесть, в это время передают новости.

— В шесть передают новости! — повторяет за нею полицейский. И ехидно спрашивает: — А какие это новости так вас волнуют?