Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Мы слушаем Софийское радио, — словно оправдываясь, говорит аптекарь. — Наш приемник опечатан.

— В городе у всех приемники опечатаны, и все до единого ловят запрещенные радиостанции. В первую очередь Лондон, а потом, для верности, и «Христо Ботев». Мы тоже не лыком шиты, господа!

Где-то неподалеку гремит выстрел, второй, а после паузы — третий, более глухой, будто треснула сухая доска.

«Вот тебе, получай!..» — злорадствует про себя аптекарь, но не оборачивается к Крачунову, боясь, что тот разгадает его мысли.

«Внимание, внимание! Сейчас будет передано важное сообщение!..» — звучит в прихожей радио, потом слышен монотонный назойливый шум, напоминающий кошачье мурлыканье.

— Пойти выключить?

Смиренный вид хозяйки не может его обмануть — ее переполняет ненависть и ожесточение.

— Сделай погромче, сделай погромче! — требует аптекарь, будто высокомерие жены передалось и ему.

— Да, сделайте громче! — кивает Крачунов.

Хозяйка исчезает в дверном проеме, шум становится еще более резким — приемник, очевидно, нуждается в ремонте.

Аптекарь протягивает костлявую руку и нащупывает под абажуром карманные часы.

— Что-то они отстают… — бесстрастно отмечает он.

Жена возвращается, говорит серьезно:

— Должно быть, и в самом деле скажут что-то важное. — И устремляет пристальный взгляд на полицейского. — Пора прекращать облаву.

— Какую облаву?

— Это стреляли в Елену, правда же? Ну вот, если ее… убили, вы от нас больше ничего не добьетесь.

— Стефка!.. — умоляет ее аптекарь испуганно.

— Если она сумела ускользнуть… — Аптекарша усмехается и вдруг говорит твердо: — Светает уже, господин начальник. Когда вы собираетесь уходить?

— Я не намерен уходить!

Аптекарь хочет что-то сказать, но из прихожей снова слышится предупреждение диктора:

«Внимание, внимание! Сейчас будет передано важное сообщение!»

Воздух сотрясает энергичный марш — сродни тем, что на протяжении всей войны обрамляли сообщения из ставки фюрера. Солдафонский ритм нахрапом врезается в пространство. Однако воинственная истерия длится неполную минуту и обрывается.

«Не эту, не эту…» — робко нарушает тишину еле слышный шепот.

И в дом является мелодия старинной песни, сохранившейся с времен возрождения. В отличие от многих других эта песня не запрещена, но, поскольку ее очень давно не исполняли по радио, воспринимается она как символ свободы и справедливости.

— Разве это София? — спрашивает Крачунов хрипло.

В словах аптекарши нетрудно уловить гордость и ликование:

— Да, София!

Хор чистых мужских голосов разом подхватывает слова песни, они врываются в комнаты, пропитанные запахами лекарств, как буйный и свежий горный ветер.

У входа на террасу читальни имени Ангела Кынчева кто-то повесил пузатый радиоприемник, включил его на всю мощность, и теперь отсюда разносится мужской голос, слегка дрожащий от волнения и достаточно твердый, хотя уже немолодой. «Вместо того чтобы служить народу, — вещает радио, — они стали верными слугами гитлеровской Германии. Они превратили страну в фашистский лагерь, а наших рабочих продали в рабство Гитлеру. Плодами тяжелого труда болгарского крестьянина пользуется германская буржуазия. Наша армия подчинена германским завоевателям».

Благородному примеру служащих читальни следует булочник. Он выставляет радио на подоконник и тоже включает его на всю громкость: «В стране идет жестокая борьба за народную власть, ибо только народ способен вывести страну из пропасти, куда толкнули ее наши преступные правители».

На улице и небольшой площади перед читальней становится людно. Сюда стекаются горожане, главным образом бедняки окрестных кварталов, они молча слушают передачу, их изможденные лица напряжены, у некоторых во рту незажженные сигареты — от волнения забыли их зажечь. А мужской голос звучит по-прежнему твердо и уверенно: «В часы, когда решается судьба нашего государства, в этих тяжелых условиях Отечественный фронт, полностью выражая волю народа, принимает на себя управление страной, чтобы спасти ее от гибели. Отечественный фронт, образованный по воле всего нашего народа, незамедлительно приложит все силы и средства, чтобы помочь Советскому Союзу и его союзникам прогнать с Балкан гитлеровские войска».

Уже распахнуты окна окружающих домов, в них видны целые гроздья лиц. Ожили и еще несколько радиоприемников, которые недавно были опечатаны. Обращение нового правительства разносится повсюду, эхом отдается на базарной площади и на Сарыбаире — слова падают в толпу, как молнии, и наэлектризовывают души людей.

Какой-то возчик остановил лошадей у читальни и после каждой фразы щелкает в воздухе кнутом и приговаривает:

— Вот так!.. Вот так!.. Вот так!..

Посреди площади стоят четверо железнодорожников в поношенной форме, они кивают и многозначительно переглядываются, а самый пожилой снял фуражку с плешивой головы и терзает ее с таким ожесточением, будто хочет прекратить в клочья. Прислонившись к фонарному столбу, стоит в театральной позе учитель болгарского языка из женской гимназии — местная литературная знаменитость. В свое время он сочинил — и его напечатали — роман о своей платонической любви к какой-то гимназистке, и это сочинение с тех пор украшает витрины книжных лавок в центре города и служит мишенью для злых насмешек. Этот пожилой Вертер, очевидно, возвращается со своего виноградника — на нем зипун из грубого сукна, а из-под коротких гольфов видны очень грязные ботинки. Убедившись, что привлекает всеобщее внимание (слава — никуда не денешься!), учитель вскидывает руку и патетически произносит:

— Воскресение, господа, воскресение!..

И спешит в ближайший переулок, опасаясь, как бы его не впутали в какую историю.

«Правительство Отечественного фронта, — заканчивает обращение Председатель Совета Министров, — сразу же приступит к выполнению программы, изложенной в манифесте, и будет твердо и непреклонно стоять на страже интересов народа».

Воцарившаяся тишина длится недолго, в нее врываются мирные будничные звуки: кто-то выбивает во дворе одежду, замирает вдали топот вспугнутого жеребейка, визжит и задыхается циркулярка — то и дело глохнет, видимо, движок еще не разогрелся, — и трогательно-наивное обещание какого-то малыша:

— Мама-а-а, я буду тебя ждать!..

Из радиоприемников льется музыка — задорная, веселая. Затем чей-то мягко звучащий голос приподнято, с искренней взволнованностью перечисляет имена членов только что образованного правительства. Народ возбужден, то и дело вспыхивают споры — главным образом по поводу партийной принадлежности того или иного министра.