Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Тезка, хочешь, я прочту им стихотворение?

— Какое?

— Не знаю, кто его сочинил, но мне оно нравится.

— Давай-ка сперва я послушаю.

Солдат (его зовут Кольо) останавливает машину у кромки тротуара, выключает мотор и, настраиваясь, откашливается.

— Ну, раз уж ты решил быть моим цензором… — лукаво говорит он и начинает бодро декламировать:

— Безропотный? — недовольно хмыкает Николай. — Это не совсем так, но… Продолжай!

— Постой! — говорит Николай. — Не годится!

— Почему?

— Потому что это декадентские стихи. Они размягчают, а надо, чтоб мобилизовывали.

— А ты выслушай до конца, тогда и будешь судить!

Николай слушает, скрестив руки. Он уверен, что стихи никуда не годятся, но так уж и быть.

Солдат продолжает:

Николай решительно хлопает рукой по щитку приборов.

— Не пойдет! — говорит он. — Какие еще мистические цветы?

Кольо, пожав плечами, задумывается, а потом добродушно смеется.

— Не пойдет, так не пойдет! — как бы извиняясь, говорит он. — Но стихи красивые…

— Подобная поэзия…

Николай хочет разъяснить солдату суть революционного искусства, но отказывается от этой мысли: машина застряла в людском потоке. Приходится идти к площади пешком.

— Народу собралось больше, чем мы предполагали! — с ликованием встречает его Кузман. И предупреждает тихо, сквозь зубы: — Если увидишь кого-то — ну, подозрительного какого-нибудь типа, — не упускай из виду. Имеются сигналы…

— Какие сигналы?

— Что в эту толпу затесались гады.

От напряжения у Николая пересохло во рту. Зажав в кармане пистолет, он ловко пробирается в густой толпе. Сначала он ничего особенного не обнаруживает — люди аплодируют, смеются в ответ на колкие шутки в речи старого тесняка, пламенного трибуна времен былого парламентаризма (жалко, что ему не удается выслушать оратора спокойно!). И вот внезапно Николай чует опасность — кожей, спиной, каждой клеткой своего тела. Перед ним — мужчина неопределенного возраста, не моложе сорока, в дешевом суконном костюме, на глаза надвинута старая, захватанная кепка. Этот явно не из бедняков, но и не богач. У него острый подбородок, лицо словно каменное — ни один мускул не дрогнет, руки по локти засунуты в карманы короткого летнего пальто.

Николай уверен, что в кармане у этого субъекта оружие.

Прижавшись к плечу подозрительного субъекта, Николай думает: «Ничего я ему не позволю сделать!» Мурашки бегают у него по спине.

После Георгия Токушева на трибуне сменяются еще несколько ораторов: Димитр Икономов от «Звена», учитель русского языка из мужской гимназии, с роскошной черной бородой, чем-то похожий на Менделеева, представляющий Земледельческий союз, какая-то ткачиха, задыхающаяся от волнения пышнотелая красавица, сторонница социал-демократической партии, адвокат Ковачев, который был с Кузманом на переговорах с полковником Гроздановым. А сомнительный тип стоит как вкопанный, ничто его не волнует, ничто не трогает, он не аплодирует, не выкрикивает, не смеется.

«Подлая душа!» — думает Николай, стараясь сохранить хладнокровие.

Первые ряды запевают «Вы жертвою пали», и вся площадь, подхватив печальную мелодию, опускается на колени, чтобы почтить память погибших в борьбе. Но что это? Сосед Николая тоже на коленях. Плечи его судорожно вздрагивают, он рыдает, закрыв лицо руками, весь во власти безутешной скорби. Кто-то хочет обратиться к нему с утешениями, но его останавливают:

— Оставьте… Человек в двадцать третьем потерял троих братьев. На них надели мешки и бросили в Дунай…

Николай глубоко потрясен. Ему неловко перед самим собой за собственную ошибку. Надо верить в добро, надо верить в него с той же убежденностью, с какой веришь сейчас в существование зла, в фанатичную непоколебимость его зловещих апостолов — крачуновых, сребровых и им подобных. На одной ненависти будущее не построишь.

Елена кидается навстречу Николаю, как фурия:

— Оставил меня здесь одну!

— А что случилось?

— Ничего, если не считать того, что я просидела все это время взаперти… Сама заперлась изнутри.

Николай смеется — он только сейчас оценил ее неспособность видеть во вчерашних «блюстителях порядка» союзников Отечественного фронта.

— Мы должны проявлять гибкость, — наставляет он ее.

Елена сердито хмурится.

— Но не в ущерб себе. Я и без того хлебнула!.. Как прошел митинг?

— Отлично.

— Тогда я должна сбегать домой. У меня такое чувство, будто с мамой моей неладно. Может, она что-то от меня скрывает. Ты понимаешь, мои родители как будто не особенно радуются переменам. Сейчас, правда, нет времени для откровенного разговора, я всегда думала, что они не любят друг друга. Бывало, обедаем молча, и до того у нас за столом тихо, что мне хочется вскочить и убежать. И больше не вернуться. Точно, кроме нас, жил в доме кто-то чужой и сеял вражду… А в сущности, он добрый, очень добрый человек!

— Кто?

— Отец… Он очень болен и, чует мое сердце, долго не протянет. — Елена добавляет, словно извиняясь: — Не таким я себе представляла первый день свободы!

Она идет к двери, но возвращается и спрашивает:

— Кто он такой, этот Калудов?

— Я назначил его своим помощником. А что?

— Он ждет тебя. Хочет сообщить что-то важное.

Ефрейтор уже стоит на пороге, опасливо озираясь.

— Можно? — Ему явно не терпится что-то рассказать, но он мнется, потирает руки и наконец спрашивает: — При барышне?

— У нас нет секретов.

— Говорят, вы Крачунова ищете? — приступает он к делу.

— Днем с огнем!.. — говорит Елена.

— Страшно, если этот господин объявится. Особенно нам, после того как мы отреклись от старой власти…

— Глупости, Калудов, глупости, революция уже победила. — Николай испытующе смотрит на ефрейтора. — Тебе что-нибудь известно о нем?

— Нет. Хотя я знаю, кто мог бы навести на его след… Если прижать как следует!

— Кто?

— Его любовница. Краля доктора Енчева… — Ефрейтор успокаивается, и его речь течет более связно. — Начальник участка — этот, который повесился, — как-то раз говорит мне: «Наш Крачунов спит с самой красивой в городе бабой. Не думай, что я вру, господин Сребров мне рассказывал…» А как-то раз я сам их видел — свиданничали в ее винограднике. Там у доктора летняя вилла. Докторша прикатила на фаэтоне, а Крачунов, дожидаясь ее, разгуливал в лесочке напротив, якобы охотился…

Николай слушает, вспоминая ночную сцену перед домом доктора Енчева. «Вполне возможно, вполне возможно…» — приходит он к выводу.