Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Сети ставились с утра одного дня и снимались утром другого.

На берегу озера была сделана небольшая пристань и установлены приспособы для потрошения рыбы: навес и покатые гладкие доски с торчащими на пару сантиметров гвоздями. На этот гвоздь рыба насаживается глазом, потрошится, кишки бросаются в воду, а рыба круто солится и укладывается по сортам в деревянные бочки, что стоят неподалёку от воды под навесом. По морозу бочки на санях-волокушах вывозят трактором по зимнику. Берег озера был покрыт рыбьей чешуёй и блестел на солнце, словно выложенный слюдой. Сколько тонн и поколений рыбы приняло тут свою смерть – неизвестно.

Несколько поодаль из воды рядом с берегом торчало нечто, меня заинтересовавшее: что-то почти в человеческий рост, завёрнутое в давно облезлую оленью шкуру. Я поинтересовался у хозяйки.

– Отец приедет вечером – расскажет! – уклончиво ответила та, собирая после обеда грязные тарелки в двухведёрную кастрюлю с нагретой на печи водой.

До вечера мы напилили на кухню дров, натаскали воды, постирали белые от пота робы, высушили их в коптильне, подштопали дырки и подружились с собаками. Кобели были недоверчивые, злые, но на сахар купились. Юра чинил седло, Паша настроил рацию и выяснял у базы, когда будет погода. Но над озером сгущалась и прижималась к воде туча, так что прогноз был понятен и без базы. Когда лодка с рыбаками причалила к берегу, уже хорошо штормило, дул ветер и пробрасывал мелкий дождь. Лётной погоды не предвиделось. Мы поняли, что вертолёта ждать – смысла нет. Связались в последний раз с базой и сказали, что завтра выдвигаемся от озёр при любой погоде. Вечером всей компанией сидели у костра, жевали вяленую рыбу, пили чай, травили байки. Мошкары почти не было, причём вся что была – кусала исключительно Лёшу. Толя философски заметил, что у него в спальне в Риге на люстре пять плафонов, но мухи гадят только на один. Это – диалектика, и Лёша в прошлой жизни был плафон. Лёша пытался пересаживаться, уходил к воде, вставал в дым – мошкара терпеливо дожидалась его возвращения и остальных словно не замечала. Парень психовал до слёз.

Я спросил у деда – что там торчит из воды? Народу тоже стало интересно. Дед молча встал, жестом позвал нас за собой, подошёл к заинтересовавшей нас штуковине и на секунду откинул шкуру. Было уже довольно темно, но мы успели разглядеть истукана явно женского пола, вырезанного из дерева и торчащего прямо из воды. Резьба была очень схематичной: лицо, грудь, широкие бёдра, – и очень старой. Дерево было чёрным от времени, растрескавшимся, но не гнилым. Может быть сосна или кедр. Дед кивнул истукану, что-то тихо бормотнул и набросил шкуру обратно:

– Больше не надо смотреть. Она не любит, когда на неё смотрят!

Мы были малость разочарованы такой короткой экскурсией, но дед уже шёл к костру.

– А вообще-то это кто? – попытался удовлетворить любопытство Толя, но дед молчал, дочь молчала, остальные местные тоже молчали, будто не слышали вопроса.

Так я до сих пор и не знаю наверняка, что за идол стоит на берегу одного из двух Дерлиг-Холей.

На другой день рыбаки перевезли нас через Хамсару на своих двух лодках, вооружённых тридцатыми «Вихрями», а кони опять поплыли сами. Тайменя, как обычно, за узду стащили в воду, и он, ввиду полного отсутствия альтернативы, переплыл реку первым, съел положенный в таком случае овёс, и позвал товарищей. Так что вся переправа заняла у нас около часа. Мы поблагодарили рыбаков и пошли на север, а те поплыли проверять вчерашние сети.

Стояла морось, ветра не было. Туча плотно лежала на земле. Вроде ничего не мокло, но ничего и не сохло. Идти было не жарко. Из-под конских и наших копыт изредка взлетали какие-то мелкие несъедобные птицы, пугая и нас, и коней. Когда мокро, птицам летать неудобно. Вот и сидят в траве до последнего, пока на неё не наступишь. И потом из под самого носа – фрррр! Однажды с грохотом вылетел глухарь и улетел вдоль какого-то безымянного ручейка. Охотиться на него в такой чащобе без собаки было бесполезно.

Мы остановились на привал. Вечерело, туман оформился в небольшой, но какой-то безысходный холодный дождик, изо рта пошёл пар. Решено было заночевать, чтобы завтра встать пораньше и к вечеру быть на Хоор-Оос-Холе. Кто-то распрягал коней, кто-то ставил палатку и собирал дрова. Я развёл костёр, достал копчёного хариуса, положил на какой-то пень – кухня в траве по пояс ещё как-то не утопталась и не оформилась, и продолжил заниматься поварским делом. Вырубил таган, повесил над огнём чернющий что снаружи что внутри чайник с водой, достал нож порезать рыбу, но рыбы на пне не оказалось. Я оглядел всё вокруг, подозрительно глянул на Лёшу. Не было никаких признаков того, что хариус на пне существовал каких-то несколько минут назад.

– Народ! – воззвал я. – Рыбу на место положите!

На меня посмотрели удивлённо. Я и сам понимал, что пройти у меня за спиной по траве незамеченным никто не мог. Но рыбы не было!

– Да ладно, упала в траву наверно. Завтра найдём! Не последняя, рыбаки не поскупились! – успокаивали меня.

Рыбы нам действительно отвалили от души, так что мне оставалось только почесать голову под шляпой и достать другую рыбину. Поужинали. Подумали на тему – куда девать рыбные головы и кости. В костёр кидать – запашина будет хуже чем от иприта. Страшнее вонь, только если в костёр пописать. Речки, чтоб в воду кинуть, рядом нет, лагерь разбили на берегу ручейка, в котором воды столько, что в чайник пришлось кружкой набирать. Порешили, что за ночь медведь помойку не учует и на запах не придёт! Юра взял рыбью голову и кинул в кусты. В ту же секунду оттуда раздался шорох, хруст костей и утробное рычание. Юра взрыл землю и бросился в палатку за «тозовкой». Паша ломанулся туда же за карабином. Я, Толя и Лёша вскочили и похватались кто за топор, кто за нож. В траве было темно, свет от костра мешал рассмотреть того, кто нагло в пяти метрах от нас жрал нашу рыбу. Первым разглядел гостя Толя. Он поправил очёчки, и пока два дурня с перепугу клацали затворами, сказал убийственно бархатным своим голосом:

– Пёсик!

Он посвистел, и из травы к костру вышла белая с чёрными пятнами дворняга. Мы обалдели! Если бы из травы выполз крокодил – мы бы удивились не намного больше.

– Ты чья? – сурово спросил у неё Юра, наставив на животное ствол.

Собака не убегала и не подходила ближе, просто стояла на краю вытоптанной нами поляны и ждала очередного куска.

– Я понял – чья ты! – сказал Юра, прицелился и выстрелил.

Пёс упал и задёргался. Юра быстро подошёл к собаке и передёрнул затвор. Вновь сухо щёлкнул мелкашечный патрон, и стало тихо. Только к запаху дыма от костра слегка примешался запах пороха. Каюр взял пса за задние лапы и утащил куда-то в траву. Мы стояли и не знали что сказать. Юра вернулся, вымыл руки в ручье и коротко и зло сказал: