Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Предупреждал же – позавтракай утром! Хоть чаю выпей со сгущёнкой!

– Не лезет мне в такую рань! Я проснулся, только когда в гору уже полезли!

И вот мы завариваем довольно крепкий чай – больше полпачки цейлонского на литровый котелок, – и студент выпивает на голодную кружку вара – ведь пить-то тоже хочется ужасно, – заедает его чуть разогретой кашей с сухарями, и блаженно откидывается на траву, отгоняя веткой комаров. Через пять минут выпивает ещё кружку чая, уже хорошо настоявшегося – и ему делается плохо. И мне пришлось доскребать свою банку перловки уже под звуки совершенно неаппетитные. Крепкий несладкий чай способен пережить далеко не каждый пустой желудок. Бледный как смерть студент выплюнул всю кашу, и в перерывах между спазмами попивал родниковую ледяную снежную водичку из дрожащей ладошки мелкими глотками. Мне и жалко его, и зло разбирает. Я его спрашиваю:

– Тебя добить? Карабин – вот он. На себе я тебя всё одно не потащу. В тебе под девяносто кил веса, а мне ещё надо нести карабин, радиометр, полевую книжку и рюкзак с образцами. Ведь если я потеряю тебя, то мне объявят выговор, а если потеряю винтарь или секретные карты – меня посадят. Так что – ничего личного. Вставай лицом к сосне!

Он, бедный, даже улыбнуться не может. И комары его за нос едят, а он руку поднять не в состоянии. Ну что делать? Посидели минут двадцать. Малость спазм прошёл.

– Как сможешь идти – в ладоши хлопни, – говорю ему, – не ночевать же тут!

– Идти уже могу, – бубнит студент, – но только под гору! И с чего это меня так? Столько каши зря пропало!

– С чая! – отвечаю зло. – А каша – вон, целая вся. Собери, разогрей – и обедай второй раз!

Студент глянул в сторону каши – и его снова сплющило.

– Ну, тогда сиди тут, жги костёр и жди меня! – рычу я. – До вершины метров триста осталось. До неё если не дойдём – считай, что все жертвы были принесены напрасно. Карабин оставляю тебе. Если через два часа вдруг не вернусь – стреляй из него каждые пятнадцать минут, желательно – себе в лоб. Потом шагай в лагерь, обрадуй Иваныча, а утром по рации всё расскажешь Беспалову. Если вдруг медведь – огонь развороши и покричи что-нибудь из Некрасова. Стрелять только в него не вздумай! Он тебе этот карабин на шее завяжет вместо шарфика. Будешь помирать – стисни зубы, перекрестись и вспомни маму!

– Да всё я понимаю! – отвечает он. – Сам хотел на вершину залезть, только ноги не идут. Трясётся всё внутри!

И лицо у него несчастное, бледное, в красных пятнах от комариных укусов, волосы слиплись и разогнуться не может толком. Того гляди – упадёт. И что тогда действительно делать – непонятно.

Короче, лавры покорителя горы Обходная достались мне одному. Вершина оказалась почти лысая. Несколько кривых сосёнок, кусты-пиздоволосник да мох. И старый полусгнивший триангуляционный знак. Замеры все сделал, образцы взял, на карту всё занёс, с вершины посмотрел по сторонам – красота! На небе ни тучки, солнце палит прям в макушку, тишина как в космосе, даже комары не кусают. Тоже, небось, рты открыли, любуются. Видимость – километров на пятьдесят вокруг. Только горы, покрытые пихтой, сосной и лиственницей до самого горизонта. Поорал, посвистел, в честь покорения пика навалил навозу под знак, и пошёл обратно.

Живой студент пил чай.

– Чё, – говорю, – с первого раза не умер – решил повторить?

– Быстро ты! – отвечает он радостно. – Жрать охота! Я некрепкий заварил, со смородиной. Вон тут её полно растёт. И тебе кружечку оставил со дна пожиже.

– Ну, коли уже жрать охота – не помрёшь.

– Не, не помру! – говорит. – Только селезёнка ещё малость ёкает.

Попили ещё чаю, пожевали сухарей, и тронулись домой. Радиометр я перевесил на себя, так что бедолага тащил только свой рюкзак с примерно пудом образцов – то есть практически ничего. Студент сильно переживал, что так облажался, меня подвёл и на вершине не побывал.

– У нас на Урале, – орал он мне в спину, отплёвываясь от мошки, – горы тоже есть. Я со спелеологами много где был. Только народу там везде – прорва, загадили всё. А тут – не ступала нога человека, куда ни плюнь. Дичь полная. Обожаю Кемеровскую область!

Хороший он был парень, студент. Только гербарий собирал как школяр какой, и жрать хотел постоянно. Что с вечера на завтра ни сваришь – всё тут же сожрёт, а потом уже на это самое завтра ещё чего-нибудь сам сготовит. Мы потом с ним много лет переписывались. Он закончил геологоразведочный факультет своего техникума, и остался работать на руднике где-то в районе Старого Оскола.

Под гору с приличным грузом по джунглям идти – удовольствие ещё большее, чем в гору. Ведь в высокой траве замаскированы упавшие деревья! И их бывает или просто много, или так много, что приходится полностью менять ранее выбранный маршрут. Ведь тайга регулярно горит! Раз в сто, двести или пятьсот лет, но старый хвойный лес обязательно сгорает. Когда в такой горельник попадаешь лет через пять после пожара – взору открывается апокалиптическая картина: стоит мёртвый голый пустой лес. Телеграфные столбы на многие километры! Ведь огромные сосны и лиственницы, прежде чем упасть, стоят много лет, высыхая на корню до каменного состояния. И только когда их огромные корни окончательно отгнивают, эти гиганты начинают падать. Как правило, во время сильного ветра падает какая-нибудь высоченная махина на окраине леса, увлекая за собой несколько более мелких стволов. Остальным уже защиты нет – и падают следующие. За два-три осенних ветреных дождливо-снежных месяца целый лес может повалиться, образуя совершенно непроходимую баррикаду. Поэтому правилами категорически запрещено ходить по такому лесу в ветреную погоду. Если тут случится снова пожар – весь этот дровяной склад, все эти сухие смолёвые супердрова, выгорают без остатка, выжигая под собой землю до камней. Через год на этом месте появится мох, брусника, прилетят рябчики и глухари. Ещё через пару лет полезет дурная осина, за ней – берёза. А уж лет через тридцать вновь появятся хвойные, которые задавят осину, берёзу, бруснику, но принесут с собой грибы и орех. И всё повторится заново. И ходить по такому чистому лесу – одно удовольствие. Но горят упавшие деревья редко. Чаще они намокают, покрываются мхом, зарастают травой, преют и гниют веками. И не дай бог, если вдруг твой маршрут проходит по такому месту! Закатное солнце светит прямо в глаза. Мошкара, одуревшая от запаха пота и несметного количества невыпитой крови, лезет в нос и кусает за всё что можно. Рюкзак даёт пинка при каждом шаге. И ты идёшь в траве как по воде, не видя дна, и только надеясь, что не споткнёшься о затаившуюся корягу. Половину пней и валёжин разглядеть ещё можно. Но только половину.