Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Я знаю, чья это собака. Тептея. Он охотится не по правилам. На мою землю заходил, мою белку брал. Он сейчас на Бельчире стоит. Его собака. Как волк бегает. Так собаки не должны бегать! Совсем ничего человек не понимает!

Я никогда не видел Юру таким злым. Мне кажется, что появись рядом с собакой сам неизвестный мне Тептей – Юра и его за задние лапы утащил бы в кусты с лишней дыркой в голове. Всё было очень неожиданно, и для нас, цивильных, непонятно. Было очень жаль пса. Лес сразу сделался какой-то чужой, живущий по своим неизвестным нам, чужакам, законам. Мы сидели у костра и молчали. Не хотелось задавать вопросы. Не хотелось знать, кто такой Тептей. Перед глазами стоял пёс, который непонятно каким образом оказался один в такой глухомани и был совершенно не виноват в человеческих прегрешениях, но по законам тайги должен был умереть.

Юра ушёл в палатку, затопил там походную буржуйку и раскладывал потники и брезент. Мы ещё посидели у костра, но дождь пошёл сильнее, и мы тоже полезли укладываться спать. В палатке от потников пахло конями, было сыро, и под потолком обречённо гудел непонятно откуда взявшийся шмель. Печь горела кое-как, дрова были осиновые, шипели и дымили. Толя взял носок, аккуратно поймал шмеля, вынес на свежий воздух и отпустил, сказав что-то доброе на прощание. Мы все уже лежали в спальниках, а Толя, простившись со шмелём, решил сделать ещё одно доброе дело, взял топор, и стал щепать листвяжный пень, с которого давеча исчез хариус. Пень был крепкий и смолёвый. Толя был босиком. Топорище было мокрым. И было темно. Пусть простит меня читатель за такое многократное малолитературное повторение односложного глагола. Но когда после очередного удара топора наступила странная тишина, Паша присел в своём спальнике и тихо сказал:

– По ноге себе попал, засранец!

– Паша! – раздался снаружи абсолютно спокойный толин голос. – Выйди, пожалуйста, на минуточку!

Да, этот день ещё не был окончен. С тех пор я знаю точно: если случилась неприятность – жди вторую!

Паша вылетел из палатки и через секунду заорал:

– Гена, тащи аптечку! Быстро!

Как вы думаете, легко найти аптечку в одном из восьми разбросанных у кострища баулов в темноте, зная при этом, что твой товарищ истекает кровью? Отвечу вам, исходя из собственного опыта: практически невозможно!

Когда я в одних трусах вылетел из палатки, то костёр почти догорел. Возле него без сознания лежал Толя, а Паша, разорвав на себе майку, перетягивал ему ногу под коленом. Больше в темноте я ничего не увидел. Юра кинул в костёр веток, а мы с Лёшей дрожащими руками принялись шарить по баулам. Пока не разгорелся огонь, пока всё содержимое баулов не было вывалено у огня – проклятая аптечка так и не нашлась.

Толя рубанул себе в левую голень нашим слава богу давно не точеный топором. Рана была сантиметров восемь в длину, и наверняка топор достал до кости. Мы обработали рану перекисью и замотали стерильным бинтом, который тут же промок насквозь. Толя пришёл в себя, на его лбу в свете костра выступили капли пота, он стиснул зубы и молчал. Его потряхивало. Ногу положили повыше и примотали к ней пару веток по бокам на случай перелома. А ведь до конца почти трёхмесячного труднейшего сезона оставался один дневной переход!

Не помню, спали мы той ночью или нет. Всё было как в театре теней. Сполохи костра, топор, собака, кровь, смерть, рана, толины стоны, запах йода – всё в кучу упало на мозг и отказывалось перевариваться, пока не рассвело. Всё-таки, утро вечера действительно мудренее. Утром мы малость пришли в себя, включая враз постаревшего и похудевшего Толю. Перелома не было. Это не могло не радовать. Но рана была жуткая. Паша перебинтовал ему ногу, поскольку все вчерашние бинты были насквозь в крови. Мы свернули лагерь и хотели посадить раненого на Тайменя в хорошее седло, но держать ногу вниз Толя не мог – сразу шла кровь, и было очень больно. Поэтому уже его посадили как падишаха на Дырку поверх палатки, и вот так прошёл последний день нашего путешествия по Тофаларии. К вечеру мы пришли на базу. Хотели вызвать вертолёт и отправить Толю на большую землю, но он отказался

– Ребята! – взмолился он. – Ведь это всего лишь нога! Через неделю всё заживёт!

Он ошибся только в сроках: всё зажило, но, конечно, не за неделю. Мы проработали на базе ещё почти месяц, до двадцатиградусных морозов по ночам, забЕгали два перспективных по золоту участка и перестроили сараи под припасы и горючее. Всё это время Толя сидел на камбузе как Карл Двенадцатый при Полтаве, с вытянутой забинтованной ногой, чистил картошку, потрошил рыбу, просеивал пробы для лаборатории. Вообщем, делал всю работу для раненых и беременных. Нога заживала медленно, но верно. Витя прикладывал к ране племянника мумиё, Лёша выстрогал товарищу посох и украсил ажурной резьбой, а Паша регулярно перевязывал и при этом материл на чём свет стоит, поскольку по возвращении в Ригу предстоял разговор с сестрой, толиной матерью.

Сезон 1985-го года был, пожалуй, самым трудным и интересным в моей геологической жизни. После этого я работал в Кузнецком Алатау и на Енисейском кряже. Там тоже было интересно, тяжело и есть что вспомнить. Но этот сезон был самым насыщенным и проверил меня на прочность. Я выдержал. Мы все выдержали.

Когда осенью, опоздав почти на месяц, я явился в институт, куратор нашей группы меня спросил:

– Карпов, покажи образцы, что ты привёз с практики!

Я достал из портфеля три невзрачных камушка с куриное яйцо.

– И это всё что ты смог собрать за лето?! Карпов, какой же ты лентяй! Это самая убогая коллекция, привезённая студентом после практики!

Я хотел ему рассказать, как мы бегали по Саянам, форсировали реки, сбивали в кровь ноги и спины, как иногда казалось, что сердце сейчас лопнет в пяти метрах от заветной безымянной вершины 2306… Я хотел ему столько рассказать в своё оправдание! Объяснить, что каждый лишний камень в маршруте – это непозволительная роскошь, а эти три я притащил из такой глухомани, что и представить трудно! Что я прошёл настоящее крещение и почти стал геологом! Но в ответ я только вздохнул и развёл руками.

Шёл я как-то раз вечером по тайге. Из маршрута возвращался, работая геологом в Кузнецком Алатау. Иду уставший. На шее – карабин, на спине – рюкзак, на боку – полевая сумка, на голове – кожаная чёрная шляпа, на шляпе – комары. Ну, то, что на ногах – болотные сапоги, а на всём остальном – противоэнцефалитный костюм – это понятно. Маршрут был не длинный, не короткий, а так, в самый раз. Километров восемнадцать беготни по дебрям и горам. Но раз даже боги спускались на землю, то уж геологам и подавно к ночи надо возвращаться в лагерь, к родным гнидникам и бздюжникам, крепкому чаю с рафинадом и надоевшими до изжоги макаронам по-флотски. Возвращаюсь я, надо отметить, с полным рюкзаком образцов – и это конечно минус, но зато по старой лесовозной дороге, а это не просто плюс, а плюс с плюсом. Кто хоть раз ходил хотя бы по грибы – тот меня понял. После джунглей Алатау любая тропинка кажется проспектом. Место, где мы работали – верховья речки Кия (никак пленные японцы там карате тренировались) – совершенно глухое. Народу нет как нет. Ближайший посёлок Приисковый – за перевалом. Не каждый дойдёт или доедет оттель досель, чтоб поймать пару задрипаных харьюзей или собрать ведро опят. Поэтому я сильно удивился, увидев свежий человеческий след, который шёл навстречу, и сворачивал по песчаному отвилку дороги к речке. До лагеря оставалось метров пятьсот. Незнакомец явно должен был пройти мимо нашей палатки.