Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Как-то я насторожился. Уже привык за лето ходить по одним медвежьим следам. И внимания на них особо не обращаешь. Ну, мишка. Ну, ходит рядом по лесу. У него свои дела, у меня свои, никто никого не трогает и не обижает. А тут – человеческие! Перевесил я карабин с шеи на плечо стволом назад, чтоб сподручнее было наизготовку его крутнуть, так, на всякий случай, и потихоньку по песочку речному намытому пошёл по странным следам к речке, благо вот она, рядом шумит перекатом, обмывает крутой бок горы Несчастная. Выхожу на берег – ну прям пляж. Ветерок, комаров почти нет, песок с камушками, а на берегу стоит какой-то мужичок, и удочкой рыбачит. И вид у него совершенно для нашего лагеря неопасный. Хотел я его окликнуть – как, мол, клёв? Не про жену же с ним речь вести и не о работе, коль он от них так далеко вручную упорол! А мужичёк по щиколотку в сапогах в воду зашёл, за поплавком внимательно следит, крючок приподнимает, чтоб за тину да за коряги не цеплял. Вижу – не до меня ему. Двадцать с лишком вёрст протопал, а рыбы – тю-тю. Рюкзак-то на спине тощий! А тут я под руку со своими дурацкими вопросами! Кто ж рыбака спрашивает: «Как клёв?», когда клёв – вообще никак! Можно и в морду получить за подобное любопытство! Поэтому я постоял за спиной у горе-рыбака, повернулся тихонько, вышел на дорогу, и пошлёпал в лагерь.

Пришёл – уже смеркалось. Напарника ещё нет. Блуждает где-то по Александровскому ручью, тоже гружёный как верблюд. Под конец сезона вдвоём мы в этом лагере остались. Уходим – рацию в кусты прячем, а остальное так и стоит на обочине без охраны: палатка четырёхместная с печкой, навес брезентовый над кострищем, столик с кружками да ложками, ящик с консервами у ручья в теньке – вот и всё хозяйство. Рюкзак я в палатке скинул, позвоночником в разные стороны похрустел, сапоги снял, портянки на кусты развесил, и пошёл босиком костёр разводить. Комарики к вечеру уже не так злобствуют, так что ногами можно пожертвовать ради ощущения счастья походить разутому. Развёл огонь, повесил над ним котелок с водой, начинаю уже выделять желудочный сок, глядя на банку перловки с говядиной – гляжу: рысачит по той дороге знакомый рыбак, причём с таким видом, что мне – честно говорю! – стало не по себе. Лица на человеке нет! Семенит, спотыкается, то оглядывается, то в небо жалобно глядит, да так, что моргать забывает. И тут он наконец видим меня, дым костра, палатку – и встаёт на секунду столбом. Я гляжу на него и соображаю: бежать мне за карабином к палатке или топора хватит? Первая моя мысль – медведь. Ну, от кого мужик в сибирской тайге может ещё бежать с видом ребёнка, которого в тёмной комнате старший братик схватил за руку и крикнул басом: «Агижь!» И вот мы смотрим друг на друга секунды две, и рыбак вдруг выдыхает и кричит:

– Во фокусы!

И мы опять смотрим друг на друга, думая каждый о своём. Я уже понял, что медведь тут ни при чём, иначе он давно был бы уже на сцене, и всё бы зрителям стало понятно, но сути момента ухватить не могу. А рыбак вытирает пот со лба, подходит ближе, садится на бревно у костра, скидывает свой полупустой рюкзак, и уже довольно спокойно (надо отдать ему должное) говорит:

– ЗдорОво! А ты там возле речки часом не ходил?

– Ходил! – Отвечаю я.

– А меня видел?

– Ну да, видел! – говорю я, и тут до меня начинает доходить.

– Ну, ты меня чуть в гроб не вогнал! Ты у меня за спиной прям стоял?

– Ну да, – говорю я, а сам уже начинаю улыбаться, хоть и вида стараюсь не подать. – Подошёл, глянул – кто тут ходит. Вижу – рыбачит человек. Повернулся да пошёл домой.

– Вот же как бывает! – собеседник закурил «Беломорину» и покачал головой. – Я иду. Тайга. Никого. Палатку эту вашу я и не увидел. Подошёл к речке, пять минут червя покидал – нету рыбы. Видать, уже вниз покатилась, осень чует. Поворачиваюсь уходить – а мои следы уже кто-то затоптал! И никого! Я башкой туды-сюды, на дорогу выскочил – обратно никого! Ещё речка шумит, не слышно толком. Кто такой? Откуда взялся? Понять не могу, аж шкура дыбом встала. Ноги в руки – и айда ходу. Думаю – может, духи какие? Может, кто по деревьям прыгает за мной? Тут же гора Несчастная. Тут когда золото брали в девятнадцатом веке – такое творилось, что не приведи господь! Думаю, можа артельщики мёртвые шалят? Вот же история!

Мы вместе посмеялись над такой странной, только в тайге возможной историей. Вскипела вода, я заварил чай, тут и Иваныч вывалился из чащи на дорогу аккурат напротив палатки. Втроём попили чаю, и рыбак пошёл к себе в посёлок. Переночевать у нас он так и не согласился, как ни убеждали, ушёл в ночь. Сказал, что теперь ему уже ни фига не страшно.

Шёл я как-то раз из очередного маршрута. Маршрут был очень длинный и сложный по многим причинам. Главная причина – жара. На солнцепёке в горах Алатау в июле в том году было градусов сорок. Через полчаса ходьбы штормовка под рюкзачными лямками была уже чёрной от пота, через час насквозь была уже вся спина. Мазать морду мазилкой от комаров смысла не было никакого: пот льётся градом, так что от мазилки страдают только собственные глаза. Но самое поганое – это духота. Джунгли Кузнецкого Алатау можно сравнить разве что… не знаю с чем сравнить. В Бразилии и Кении я не был, а судя по фильму «Рэмбо», Вьетнам – это что-то типа парка культуры имени отдыха: хошь – бегом бегай, хошь – ночью ходи от фонаря к фонарю, хошь – до гола раздевайся и в воду прыгай: ни тебе мошки, ни слепней, ни комаров. Духота в джунглях Алатау происходит от того же, отчего зимой там наметает по четыре метра снега: от влажности. Дальше на восток, в Минусинской котловине, снега зимой или мало, или нет вовсе. Потому что он весь тут выпадает. В этих горах много вечных снежников, хотя высота над уровнем моря много меньше, чем в Саянах. Тундра в Восточном Саяне начинается с 1800 метров, а тут – с 1200. В этом районе летом даже сборная России по каким-то лыжам катается. Духота усугубляется растительностью. Трава такой высоты, что едешь верхом на коне, а цветочки у тебя над головой качаются. Расцвет этого буйства травы приходится на июль. Тепло и сыро: чего ещё траве надо! Как раз в июле этот маршрут и происходил.

Вышли мы со студентом из лагеря рано, часов в шесть утра. До восьми успели вдоль реки Бобровки выйти к подножью горы Обходная, и уже по самой жаре полезли вверх. Благо студент – парень крепкий, спортсмен, не из нытиков. Каждые 50 метров – остановка, замер радиометром. Берём образцы, нумеруем их, я записываю в пикетажку – что где взято, студент пишет в свой журнал про радиацию. Фон как фон: в районе десяти микрорентген. Добрались к обеду до родничка, что бил не на самой вершине, но уже недалеко. И сели пить чай. Конечно, было бы здорово вылезти на самую макушку, там развести костёр, пообедать, посидеть, остыть, просохнуть, полюбоваться видом во все стороны. Ведь Обходная – самая высокая точка в радиусе километров ста, почти тысяча триста метров над уровнем моря. На северном склоне в логу снег, черемша всё лето свежая за отступающим снегом прорастает, подснежники – вообщем, как положено по весне. А на южном – бамбук уже пошёл в дудку медведям на гОре, цветы многие погорели, трава у корня одеревенела – болотники за месяц протираются насквозь. Но на вершине нет воды! А тащить её туда в котелке – больше расплескаешь по дороге, да и без неё тяжело. Так что обедаем обычно у последней воды. Наломали веток, на длинную ручку геологического молотка повесили котелок, развели огонь, открыли две банки перловки. Студент как обычно жрать хочет так, что готов вместе с медведем бамбук жевать. Я ему говорю: