Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

Чем она занималась по жизни, куда пропадала, с кем ещё общалась – я не знал и знать не хотел. Через год она уехала на практику в небольшой городишко на севере и там внезапно вышла замуж за какого-то местного парня. Она написала мне длинное сообщение, где что-то пыталась объяснить и оправдаться. Я просто пожелал ей счастья в личной жизни и стёр номер её телефона. Лети, птица! Вскоре она прислала мне посылку, в которой я обнаружил статуэтку обнажённой девушки, стоящей на камне и запрокинувшей назад голову с разлетающимися волосами.

* * *

После свидания с рыжей я пришёл домой и прямо на пороге разделся догола. Ноги оказались по колено в грязи, а на одежде не осталось ни одной сухой нитки. Остановка от моего дома расположена далековато, или наоборот – дом построили вдалеке от дороги, но сути дела это не меняет: полверсты я шлёпал под дождём по лужам в кромешной темноте. В квартирке было тихо, темно, а главное – сухо. Хотя про тихо – это я поторопился. За стеной раздавался звон стаканов, негромко играла музыка, женский голос пытался подпевать, а мужскому голосу это явно не нравилось. Не успел я помыться, как за стеной музыка и разговоры перевалили за сотню децибел, грохнула тарелка, заплакал ребёнок. Грустно. Я живу в этой гостинке почти десять лет. За это время за стеной последовательно происходили различные события, которые можно охарактеризовать коротко: жизнь в провинции.

Поначалу в соседнюю жилплощадь заехали двое: отец лет пятидесяти и сын лет двадцати. Непьющие, некурящие, доброжелательные люди. Почему у них образовался сугубо мужской состав – я не интересовался. Вскоре отец переехал к какой-то женщине, и за стеной началась полноценная молодёжная жизнь: музыка, пьянки, драки и женские визги-писки. Причём драки происходили раз в десять чаще визгов. Встречая соседа в коридоре, я чисто по-человечески просил его убавлять громкость хотя бы на ночь, потому что не всем его соседям выпадет счастье поспать сколько влезет на следующее утро. Он краснел, кивал головой, просил прощения и на какое-то время затихал. Так что я не могу сказать, что это был самый беспокойный сосед из всех, кого мне посылали обстоятельства.

Дальнейшее развитие событий тоже оригинальностью не отличалось: хлопец женился. Я даже оказался в числе приглашённых на свадьбу. Народу на его двадцать восемь квадратных метров набилось – человек пятьдесят, поэтому я выпил для приличия пару стопок водки, сделал несколько тошнотворных свадебных снимков типа «Горько!» и «А теперь свидетель со свидетельницей!» и ушёл. Гулянка продолжалась положенные три дня. К концу третьего дня вместо «Горько!» из-за стены долетало что-то нечленораздельное типа – «Да пидор он, твой Горбачёв!», кого-то раз за разом вытаскивали в общий коридор поблевать, потому что в туалете шла запись на неделю вперёд. Вновь появился отец жениха, курили какую-то дрянь в коридоре красномордые родители невесты. Сама невеста оказалась совершенно не похожа на маму с папой, и я порадовался за соседа. Худенькая брюнетка не без приятностей. Ушки-лопушки, глазки-бусинки, ротик-бантик, носик-пимпочка.

Полгода за моей стеной ритмично скрипел диван, стол, стулья и ещё какая-то мебель. Человеческих голосов слышно не было, но мне казалось, что сквозь стенку в один шлакоблок толщиной до меня долетает скрип зубов. Ко мне в это время изредка наведывались то Т-9, то О-3, и мы старались попадать в чужой ритм, но сбивались, и вместо совокупления у нас происходил сеанс смехотерапии, что тоже вообще-то неплохо. Сосед по молодому делу частил, торопился, и я не то чтобы не мог за ним угнаться, но просто не видел в этом смысла. Тем более, что Т-9 уже тогда писала кандидатскую диссертацию о творчестве Гёте и Гейне, и мне сам бог велел вести себя посолиднее. Через год за стеной раздался первый детский плач, заглушаемый звоном фужеров. И потом эти звуки стали постоянными: детский плач и звон фужеров. Дальше пошли скандалы с битьём лиц и посуды. Как мне всё это было знакомо! До тошноты! До сердечных спазмов! Худенькая невеста постепенно превращалась в плотную тётку с красными щеками и глазами китайского пчеловода, и лет через пять, когда она курила в общем коридоре со своей матерью какую-то тонкую гламурную дрянь, различить их уже можно было разве что по причёске.

Как-то я вновь столкнулся с соседом в коридоре. Это был уже не тот весёлый хлопец, а сильно пропитой неопрятный мужичёк с двумя бутылками водки, торчащими из карманов китайской кожаной куртки, в которой он ходил с сентября по май. В руках он держал рваную барсетку, из которой норовил выпрыгнуть и убежать длинный белый батон.

– Бросали бы вы бухать, люди! – попробовал проповедовать я. – Видишь этот шрам у меня на руке? Это я сам себя резал по пьяне! Что-то кому-то пытался доказать. На шее шрама нет, но поверь на слово – после десяти лет пьянства и семейных скандалов типа ваших я ездил в лес вешаться. В итоге жив, но жены нет, с детьми не общаюсь. Вы того же хотите? Неужели тебе водка важнее всего на свете? Молодые! Дочка растёт! Что она первое увидела в жизни? Пустой пузырь, полный окурков? Брось пить – и половина твоих проблем через месяц рассосётся!

Видимо, проповедник из меня – не очень. Ханурик покивал головой, обошёл меня, давая понять, что ему некогда слушать какой-то трезвый бред, и пошатался к своим дверям. От него пахло застарелым алкоголем, немытым телом, плохим табаком. Он постучал в дверь, и ему открыла очаровательная малышка в платьице и маленькой куколкой в ручке. Открыла, и тут же бросилась вглубь гостинки с тревожным криком: «Папа пришёл! Папа пришёл!»

«Видимо, разговаривать тут уже не с кем, – подумал я грустно, – Только усыплять».

За стеной снова стало тихо. Я заварил свежий крепкий чай. Не тот, который с таким усердием собирали какие-то сутулые люди в широкополых шляпах в пяти тысячах километров от Сибири, на склонах мутного Ганга, или мутной Хуанхэ, или ещё чего-нибудь мутного. Потом три года сушили, два года смешивали с райскими фруктами и год везли в кафе «Роза ветров» на верблюдах и ослах. И все эти долгие годы специально отобранные по внешним и внутренним данным официантки денно и нощно повышали уровень разъёбистости и с секундомером по команде «Начали!» тренировались заваривать божественный напиток правильно, с соблюдением всех юго-восточных тонкостей с тем, чтобы я душой и телом почувствовал тонкие оттенки… Каюсь, но ни хрена я не почувствовал! Я давно почувствовал, что если вижу дно, глядя сверху в кружку с чаем, то меня охватывает разочарование, и такой напиток я называю «Моча перуанского дятла». Возможно, я груб, неотёсан и не имею представления о действительно прекрасном. Говорят: чем светлее чай, тем выше его качество. Но после тёпленького жиденького напитка возникает лёгкое ощущения мошенничества. За подобный чай любой геолог выскажет своё решительное «Фи!» и, придя домой, обязательно заварит такой чай, который за пять минут нагноится до черноты испанской ночи. Дабы выпить кружечку без сложной церемонии, зато с карамелькой «Раковая шейка» вприкуску, и лечь спать, не чувствуя себя дураком.