Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– Что это было? – не глядя на меня спросила она.

– Где? – глядя на неё спросил я, потом перевёл взгляд на дорогу. – Кошку что ли задавили?

– Что это было по телефону? – не меняя интонации автоответчика уточнила она.

– А-а, это? Да вот, пора жену менять. Два года прожили. Хватит наверно. Гарантия кончилась. Наверно, опять подделку подсунули. А, собственно, в чём проблема?

– Нет, меня не это интересует. Какая мелодия у вас на телефоне? Что это играло, когда телефон зазвонил? Автор кто?

– В моём телефоне? А-а, звонок что-ли? Это этот. Как его. Кажется, Моцарт!

Я настолько обалдел от её вопроса, что не сразу вспомнил, что же такое у меня в телефоне каждый раз играет.

– Думаю, это отрывок из Бетховена. Вы любите классическую музыку? – с ударением на «любите» спросила она, повернулась ко мне лицом и впилась взглядом в мои глаза.

Правая сторона её лица утопала во мраке, левую щёку и глаз слабо подсвечивала зелёным приборная панель. Я постарался навести резкость. Лицо как лицо. Худое мужественное лицо профессионального автогонщика. Наверно даже через чур мужественное. Светлые волосы едва до плеч. Великоватый носик. Близковато к нему – глаза с ленинским прищуром. Природа словно специально создала это лицо для наименьшего аэродинамического сопротивления при езде на высокой скорости без лобового стекла.

– Ну… – замычал я и вдруг понял, что если сейчас скажу «Да!», то что-то у нас произойдёт, а если скажу «Нет!», то кофе в постель она мне точно не принесёт, – ну… да! Люблю. Конечно Бетховен! У меня на компе пять сборников классики. Когда пишу рассказы, то неплохо идёт Вивальди. А вот обрабатываю снимки на «Photoshop-е» лучше под Бетховена или Паганини.

И я сделал лёгкий жест правой рукой, замысловатую траекторию которого лучше всего передаёт многозначительное прилагательное «Этакий». Нечто из арсенала седого, но ещё длинноволосого дирижёра. Жест, после которого резко оборвавшуюся последним диезом мелодию сменяет гром аплодисментов.

Какие-то сборники классической музыки у меня действительно имелись. И, что характерно – иногда я даже их слушал! Но отличить Вивальди от Пуччини не смог бы даже под угрозой смертной казни. Да и фотошопить привык под «Пикник», «Nazareth» или Дидюлю. Но назревала какая-то интересная авантюра, а лучший способ выкинуть из головы одну женщину – закинуть на её место другую. Я ещё был весь на эмоциях от того, что две бабы целыми днями сидят дома и нагло жрут купленные мною котлеты, а голодный мужик в очередной раз приходит с работы, обнаруживает только их запах и идёт в ближайшую столовую, и такой поворот ситуации оказался лучше любой валерьянки!

Она пристально смотрела мне в глаза ещё секунд десять. Запах алкоголя сбивал её мысль со следа, и она не решалась сказать то, что хотела.

– А вот Вагнера я не понимаю! – вальяжно протянул я, стараясь нащупать нужную струну в её душе. – Не потому что его любили фашисты, и не потому, что он был полный засранец по жизни и трахал жену товарища, а потому что его музыка слишком немецкая. Так же как фильмы Де Сика слишком итальянские для того, чтобы завоевать мировую славу. Хорошо, но русскую душу не греет. Глинка и Анненский – вот что надо смотреть и слушать русскому человеку перед сном!

«Что я несу? – подумал я. – Пьяный бред! Завтра будет стыдно вспоминать. И чего она доскреблась со своей музыкой! Интересно, мой магазин ещё работает? По пиву – и забыться! Кстати, там одна продавщица регулярно строит мне глазки, а на днях интересовалась – не могу ли я ей показать, какого цвета вода в кастрюле, когда я сварю цветные макароны? Ей страсть как любопытно!»

– Дело в том, что у меня есть два билета в органный зал, – взвешивая каждое слово, негромко сообщила мне таксистка, – на завтра. На семь вечера. Если хотите – один билет ваш. Выступает знаменитый органист и скрипка. Будут играть редкие произведения восемнадцатого – девятнадцатого веков.

– Вопрос можно: а кому предназначался второй билет? – тоже почти шёпотом спросил я.

– Второй билет предназначался одному человеку. Но этот человек купил два билета в ночной клуб на Пенкина. Он тянет меня туда, а я его – сюда. А поскольку тянуть меня против моей воли – дело бесполезное, то мы идём каждый по своим интересам. У нас такое случается.

– Хорошо, – подумав немного, ответил я, – только я оплачу вам цену своего билета. И второе – у меня нет приличного костюма, так что я надену чёрные джинсы и рубашку без галстука. В таком виде можно слушать Моцарта?

– Замётано! – нарочито грубовато ответила она и выставила на уровень головы упакованную в кожу ладошку.

Мы стукнулись, обменялись номерами телефонов и договорились встретиться у входа в зал минут за двадцать перед концертом. После чего она сыграла желваками и нажала на газ. Я попросил немного сбавить скорость, якобы чтобы полюбоваться ночным Красноярском. Она скинула до сотни, и вскоре мы прибыли к моему дому. Я попрощался с нечаянной знакомой, взял два пива и пошёл домой.

* * *

– Ты зачем моего дядьку Васю убил, мерзота?

Дед даже рта не успел открыть и теперь смотрел на меня непонимающе. Пёс удивлённо поглядел снизу вверх на хозяина, потом перевёл взгляд на меня, лёг и скривил рот.

– Он моего дядьку на операционном столе зарезал! – обратился я к собаке. – Он же оказывается врач? Клятву небось давал? Как твоя клятва звучала? Обязуюсь помогать всем больным фашистам, лесным братьям и бандеровцам? Ты раненого офицера на операционном столе убил! Кто ты после этого?

Пёс недоверчиво слушал мою гневную речь, потом снова поглядел на хозяина. И в его взгляде уже не читалось прежней собачьей преданности. Казалось, он даже покраснел и выбирает место, куда укусить. Дед пошамкал ртом, потоптался неуверенно на месте, но потом набрался смелости и заговорил:

– Я к ним в дом не лез! Это они пришли на мою землю! Это они убили моего соседа! Всю семью потом отправили куда-то. И те сгинули в каком-то Магадане, никто не знает – где! А самого соседа повесили на площади! И ещё двоих! От хорошей жизни в леса народ-то убёг? Это была война. Я сделал свой выбор. И ни о чём не жалею. Я не помню – о ком ты говоришь. Я убил несколько раненых русских. Но после одного случая меня поймали и отправили в Сибирь вместе с семьёй. Я сделал глупость, иначе бы меня не поймали никогда. Раненые умирали, в этом ничего необычного не было. Я бы и дальше мстил за соседа, за всех своих. Но сделал глупость. Меня хотели расстрелять, но в лагерях не хватало врачей, и меня отправили в Кузбасс.

– Под глупостью ты имеешь в виду тот крестик? С крестиками вообще шутить не надо! Только это не глупость. Это глумление. Твои лесные братья в лес ушли, потому что фашистам помогали евреев с поляками вешать и русских в Германию отправлять. Так что цепочка эта длинная. Её можно размотать до Ивана Грозного. И каждый будет говорить, что другой его обидел. Но врач, убивающий раненого солдата – это подлец, которому оправдания нет! И я рад, что влепил тебе пулю! Собаку вот только жалко. Не при делах пёс был. Прости, Плёс! Ты погиб при исполнении. Ты не знал, что приказы тебе отдаёт мерзавец!