Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– Понятно! Свиньи! – коротко бросил хирург. – Давайте наркоз!

Раненый находился без сознания и всё это время лежал без движения. Я обратил внимание, что кровь из ранки на груди сочиться почти перестала.

После того, как бесполый наложил на лицо раненого марлю, смочив её чем-то из флакона, хирург разрезал скальпелем место ранения и тут же достал маленькую пульку. Насколько я разбирался в патронах – это была пуля от «Парабеллума». И, судя по тому, что вошла в тело не очень глубоко – стреляли с большого расстояния.

– Ранение пустяковое! – заметил молодой дед, потом усмехнулся сквозь марлю и добавил: – Но больной скончался от значительной внутренней кровопотери!

– Может не надо? – дёрнулся было один из бесполых. – Это же мент! Их с Алтая сюда пригнали человек сто. Нас всех за него порвут!

Но дед, словно не слыша, глубоко ткнул скальпелем в рану, и оттуда резко булькнуло и ритмично засвистело. Тело задёргалось так, что три помощника с трудом удерживали его на столе, навалившись всем весом на руки и ноги. Когда всё кончилось, хирург взял крестик умершего, пальцами затолкал его в рану на сердце, и спокойно произнёс:

– Свинья сдохла! Ветеринар оказался бессилен!

Все четверо довольно засмеялись. Тело закрыли простынёй и вышли прямо сквозь стену. Я стоял рядом со столом и не знал – что же делать? Я стал свидетелем жуткого преступления, но ничем не смог помочь офицеру НКВД. Тут сквозь простыню встал сам офицер и сказал, глядя на меня:

– Нет, племяш, ты это видел! Война уже четыре года как закончилась! Мы с ними в лесах воюем, а они, суки, оказывается, вот где окопались! Ну как с такими прикажете поступать! А ведь у меня двое детей остались! Жена – красавица! Знаешь, что я ей на тридцатилетие подарил? ТТ! Пистолет! И наказал, чтоб если вдруг эти нелюди ночью в дом полезут – сначала стреляла детей, а потом – себя! Потому что я своими глазами видел, что они с людьми делают. Племяш, это такое зрелище, что вечером выпиваешь стакан водки – и не берёт! Второй – не берёт! Перед глазами женщины эти из хутора! А рядом – дети. Племяш, они такое с ними сделали! Племяш! Ну это же не люди! Люди такое не могут с людьми сделать! Я после того случая ни одного из них до грузовика довести не смог. Поймаем из банды трёх-четырёх живыми. Веду я их – а перед глазами марево красное. Потом марево схлынет, а они уже – того. Меня четыре раза к медалям представляли, а дали только одну. Писарь говорит: скажи спасибо, что полковник тебя под трибунал не отдал за расстрел пленных! А я ему говорю: пусть лучше эти падлы бандеровские мне спасибо скажут, что умерли легко! Я бы таких – не из автомата! Я бы таких конями на части рвал! А теперь они меня убили! Ты бы отомстил как-нибудь при случае, а? А то обидно! Я их, конечно, много покрошил, а всё равно обидно. Ведь не в бою убили, а вот так. Подлостью взяли. Потому что все они – трусы по жизни. Крестьян ночами резать – всё их геройство! Суки! Они не братья лесные! Они лесные… они… да у меня слов нет, чтобы их как-то назвать! Это не звери, не гады. Даже не фашисты. Фашиста я видел! Фашист – это собака чёрная, а тут другой зверь. Это что-то такое, что надо просто давить. Даже не называть никак! Давить без названия, чтоб только хрустело под сапогом! Отомсти за меня, племяш!

– Так вот как ты помер, дядя Вася! – удивился я. – Мне про тебя мать рассказывала. Она тебя плохо помнила. Ведь когда она родилась, ты уже в армию ушёл. Я знал только, что её старший брат погиб после войны в Прибалтике. А подробностей она не знала. Я бы отомстил за тебя, но меня ещё не существует. Я появлюсь на свет только через пятнадцать лет. Пока выросту, пока мозгами обзаведусь – тут всё быльём порастёт. Ведь твоя сестра даже не знает, где ты похоронен. И, честно говоря, знать не особо хочет.

– Ну да ничего! – дядя Вася улыбнулся. – Он на моём крестике погорит! Все же знали про него! Даже полковник Ананьев меня вызывал на собеседование. Настоятельно рекомендовал снять, чтоб не вводить подчинённых в заблуждение. А то – капитан НКВД, кандидат в члены партии, а на шее – крестик! Я ему пообещал прилюдно снять, как в партию примут. Мол, раньше тёмный был, а с этой минуты у меня другой бог: товарищ Сталин и его коммунистическая партия! А полковник только рукой махнул: ты, говорит, Брындин, как включишь дурачка – так и хочется тебе поверить! Иди, служи! И бог тебе в помощь! С крестиками потом будем разбираться, а пока поважнее дела есть. Так что крестик обязательно станут искать. И обязательно найдут! У нас в органах дураков нет. Найдут! И все эти четверо получат то, что заслужили, я уверен. А ты как вырастишь – проверь на всякий случай. И если что – дай знать нашим!

– Хорошо, дядя Вася! Я постараюсь. Рад был познакомиться!

Я проснулся, выпил минералки, выслушал от Б-3 очередную лекцию по поводу моей культуры пития, и понял, что за дядю Васю я отомстил.

* * *

Когда я хожу в органный зал или театр, то всегда вспоминаю О-3. Правда, я там не был с тех пор, как с ней расстался, но даже проходя мимо него, а порой даже слушая органную музыку, я вспоминаю этого апологета культуры. Познакомились мы с ней очень для меня оригинально: не по интернету.

Как-то вечером я окончательно разругался с Б-9, когда в очередной раз пришёл вечером с работы и застал её со своей дочерью сытыми и довольными. В кухне соблазнительно пахло котлетами, однако источника запаха я так и не нашёл. Оторвавшись от экрана, жена лениво предложила сделать мне бутерброд. Говно внутри меня вспенилось и закипело. В выражениях, Чехову совершенно не свойственных, я поинтересовался судьбой котлет, которые я купил три дня назад на свои предпоследние рубли и даже не попробовал, собрал кое-какие вещи, за остальными пообещал заскочить на выходных, заказал по телефону такси и вывалился из подъезда. Четыре равнодушно-безрадостных глаза за спиной. Дубль второй семейной жизни оказался сродни дублю первому с той лишь разницей, что на осознание невозможности совместного существования с женщиной на этот раз у меня ушло не двенадцать лет, а два года. Пока ждал тачку, взял в ларьке чебурек и бутылку крепкого пива и за одну минуту поужинал.

За рулём красной «Coroll-ы» с шашечками на крыше, как ни странно, оказалась дама полусредних лет. Узнав конечный адрес, она проделала следующие манипуляции: натянула на руки кожаные перчатки без пальцев, поплевала в них, пристегнулась, взглядом проверила – пристегнулся ли я, чисто по-мужски потёрла кончик носа кулаком и сообщила:

– Держитесь, голубчик! Ночью машин нет, так что поедем с ветерком.

За следующие пять минут мы преодолели половину района, юзом вылетели на главную улицу, и если бы не светофор, наверное взлетели и врезались в Луну. Такой стиль езды я видел только в комедии «Такси» Люка Бессонна, и мне сразу стало понятно, почему некоторым её персонажам во время поездки становилось плохо. Я был малость под градусом, перед глазами и без того всё плыло, поэтому я старался смотреть только вперёд: если я смотрел в сторону, то придорожные столбы сливались в один кривой забор, перед глазами всё мелькало, и мне делалось дурно. Тут у меня зазвонил телефон. Звонила Б-9 и зачем-то пыталась оправдаться, что тот ночной звонок на её телефон – чистая случайность, с ним у неё давно ничего нет, это её старый курортный роман, и я всё неправильно понял. И что котлеты всё равно сильно подгорели, потому что у неё разболелась голова, а кошка как назло удрала на улицу и пришлось её искать. Невероятно, но окончательный разрыв в её планы, оказывается, не входил и у нас масса общих тем и интересов! Я малость опешил, но быстро вспомнил, что летом она планировала на мои кровные сделать себе небольшую косметическую операцию и ответил уклончиво в том смысле, что разводиться тяжело только в первый раз, а потом идёт как по накатанной, и рекомендовал купить куриные головы на базаре и трахать мозги им, а с меня достаточно. Когда из трубки полетели идиоты и мерзавцы, которым она отдала лучшие два года жизни, а благодарности так и не получила, я отключил телефон и понял, что наша машина никуда не едет. Впереди не было видно ни светофора, ни стены. Двигатель ровненько гудел на холостых. Мы находились у какого-то невнятного пятиэтажного дома на проспекте Свободном. Стояла январская ночь. За окном каких-то минус пять. Новогодняя иллюминация превращала проспект в хорошо освещённый тоннель, переливаясь то синим, то красным. Было красиво, но немножко непонятно. Я вопросительно глянул на водительницу.