Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

Но допустил ощибку.

Прошляпил. И в новый договор вкралось название той, прежней компании. Папа пришел в бешенство. Если бы клиент подписал этот договор, орал он, документ потерял бы законную силу! Одна — единственная ошибка, одно слово перечеркнуло бы контракт навсегда. Папа потерял бы договор, клиента, и репутация нашей фирмы была бы подорвана.

И все — из — за одного крошечного словечка.

Мне вспомнились дохлые мухи, кучками валявшиеся на полу возле моего стола. Не прихлопнутые в лепешку, а кругами лежавшие на ковре. Жутковатое зрелище. Интересно, думал я, с чего это они так дружно сдохли? И предположил, что мухи покончили жизнь самоубийством. Влетев в контору, они просто утратили волю к жизни. Взмыли под потолок, развернулись, сложили крылышки и отчаянно устремились вниз, в объятия смерти.

И тут до меня дошло: вспомнилось, как люто я ненавидел работу. Тучей хлынули воспоминания, тоскливые и гнетущие. На платежной выписке, подумал я, надо ежемесячно печатать предупреждение о том вреде, который наносит здоровью работа.

Как на сигаретных пачках. К примеру: «Такая работа вредит вашему здоровью. В больших количествах она может вызвать рак души» [73].

Проницательность памяти не свойственна. Если уж память возвращается, она разом выплескивает все свое содержимое, начиная с воспоминаний настолько горьких, что хочется свернуться клубочком и умереть (см. подробные описания выше), до собачьей ерунды, которая, как правило , составляет большую часть нашей повседневной жизни (что будет описано ниже). Без зоркого редактора память представляет собой бескрайний пустырь, усыпанный бессмысленным житейским сором, в котором затерялось несколько необработанных бриллиантов. Поэтому, когда моя память вдруг ожила, мне вспомнилось ничуть не меньше скучищи, тщеты, идиотства, чем событий поразительных, важных, из ряда вон выходящих.

Одними из первых всплыли многочасовые бессмысленные совещания с Оскаром во главе. Он, как последний кретин, павлином расхаживал перед нами, мы же помалкивали и угрюмо, безнадежно смотрели на него. На наших совещаниях речь никогда не заходила о текущей работе, и это особенно врезалось в память. У нас вообще редко обсуждают вопросы, непосредственно касающиеся клиентов и текущей работы. А глубинная суть совещаний заключается на самом деле в самоощущении каждого участника этого действа.

Из всех сотрудников стоит упомянуть двух. Джордж — это женщина. (С очень недавних пор. И лишь в генеалогическом смысле.) Во всех остальных отношениях она — мужчина. У нее нет грудей; она одевается как мужчин, говорит как мужчина, ходит как мужчина, а уродством и агрессивностью переплюнет любого мужика. И никогда не смеется. Заскок у нее такой. Изредка улыбается, но, глядя на нее, невольно думаешь: «Уж лучше бы ты не скалилась».

Гэри — это наш конторский затейник, со своим фирменным фокусом: стоит ему взять в руку пачку бумаги, и он вмиг определит, сколько в ней листов. Схватит пачку, закроет глаза и выпалит: «Двадцать один!» Самый скучный в мире фокус [74].

Тем не менее совещания проходили ежемесячно; Оскар всегда стоял во главе стола, отпускал шуточки и из кожи вон лез, изображая лучшего в мире начальника. Это совещание наверняка начнется ровно так же.

Я сажусь, и тут является мой приятель, конторский затеиник Гэри, — он работает на другом этаже, мы видимся только на совещаниях, — и орет, как голос за кадром в фильмах про Супермена:

— Это птица? Это самолет? Нет! Это Фрэнк, главный специалист из отдела Условий и Примечаний! И все из месяца в месяц смеются над шуткой Гэри.

Не потому, что она на редкость удачная; просто он орет так, что все волей — неволей смеются.

Эту шутку он отпускал раз тысячу, не меньше, и все равно сотрудники неизменно хохочут.

А самое противное — что я тоже смеюсь. Я — социальный трус: мне страшно не засмеяться вместе со всеми.

— С нашим специалистом по Условиям и Примечаниям мы точно не пропадем! — кричит Гэри [75], и совещание начинается, На ежемесячных совещаниях положено обсуждать важные вопросы, касающиеся наших клиентов, но мы используем эти сборища лишь как предлог для переваливания собственной работы на коллег. «Вопросы, касающиеся клиентов» — не более чем «троянские кони», в которых кроются собственные цели и задачи каждого из сотрудников. Помню, как из месяца в месяц я сидел на совещаниях и слушал — но не то, что говорилось вслух, а то, что окружающие пытались сказать или же, наоборот, скрыть. Самое главное на таких совещаниях — подтекст.

Оскар обычно заявляет:

— Итак, мы ждем, что наш договорный отдел удвоит усилия в целях более успешной работы с талантливой клиентурой. Доходы отдела нас вовсе не радуют [84].

На выпад, встрепенувшись, отвечает Роджер:

— Что ж, мы переживаем трудное время, сорвалась сделка с И-эм-ай — для нас это как серпом по яйцам, — но мы выдюжим и станем еще сильнее. Скажу вам главное: старуха И-эм-ай нам не нужна, нам нужны новые медиагруппы [85].

— Допустим, — гнет свое Оскар, — но я знаю: для вас сегодня главные таланты — поп-звезды, однако они как авуары ненадежны: либо пьют, либо сидят на игле. Чтобы вернуть этим дарованиям человеческий вид, приходится отправлять их в лечебницы. И все-таки надо бы помочь этому бизнесу снова стать на ноги, верно, Роджер? [86]

Несмотря на густой вонючий туман похмелья, Роджер читает то, что у Оскара на уме, будто открытую книгу, и безвольно откидывается на спинку стула, а Оскар снова идет в атаку. Так проходит наше совещание: Оскар в пух и прах разносит одних и подбадривает других, сумевших ему угодить. Но в открытую не нападает никогда. Он вообще изъясняется экивоками — это его излюбленный способ избегать конфликтов, поддерживать в конторе иллюзорный образ рубахи-парня, начальника, которого мы обожаем всей душой.

Совещания неизменно напоминают мне школу: обсуждаем что угодно, кроме темы урока, и тратим на это уйму сил. О чем только мы не талдычим на этих сборищах, старательно замалчивая насущные рабочие вопросы. По косточкам разбираем телепередачи, прочитанные книжки, погоду, выходные, буквально все подряд, — кроме длинного списка назревших проблем, непосредственно касающихся работы с клиентами.

На одном собрании слово взял Гэри.

— Я тут прочитал про одного человека, — начал он. — Дело было в Штатах, кажется в Калифорнии. Так вот, он умер прямо в офисе, и целых два дня этого никто не замечал, представляете? Целых два дия тот, мать их так, гнил рядом, а все вокруг в блаженном неведении корпели себе над бумагами. И только когда завоняло, они заметили, что бедняга откинул копыта.