Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

Он и прежде это много раз говорил. Я сделал вид, что слушаю, потом сказал:

— Я не согласен, папа.

Все затаили дыхание. В нашей семье никто с ним так не разговаривал, даже маме не дозволялось сказать отцу: «Я не согласна».

— Послушай меня, юнец, — начал он, но я брякнул вилкой о тарелку и заорал:

— Не смей называть меня «юнец»! И перестань вдалбливать мне, что я должен делать!

— Я не желаю с тобой пререкаться, — заявил отец.

— А я, блин, желаю пререкаться! — крикнул я.

Все на мгновение замерли, не зная, как быть дальше.

Тут вмешалась мама:

— Пожалуйста, Фрэнк, успокойся, сядь; не надо расстраиваться, мы можем вместе все обсудить, просто твой папа…

Я вскочил с места.

— Придурок, — насмешливо бросил Оскар, а Малколм чуть слышно буркнул:

— Да пошел ты, Фрэнк!

Я пулей выскочил из дома. Очнулся на улице, идти мне было некуда. Сам не знаю почему, но я направился к дом Дага. Возможно, потому, что он жил неподалеку, а может быть, потому, что он всегда был со мной искренен. Когда я подошел к его двери, по моим щекам уже бежали слезы. Он налил мне виски, отчего я почувствовал себя мужчиной, к которому относятся серьезно, и мы стали разговаривать. Я был уверен, что Даг целиком на моей стороне, но малопомалу понял: он тоже убеждает меня в том, что наилучший для меня вариант — юриспруденция.

— Твой отец пользуется огромным уважением, — говорил Даг. — Ты одарен выдающимся умом. Ты — блестящий молодой человек. Юриспруденция станет для твоего редкого интеллекта испытанием и одновременно отшлифует его до полного совершенства.

Так меня впервые назвали блестящим молодым человеком.

С той минуты началось — окружающие стали наперебой расхваливать мой ум. В свое оправдание скажу: трудно устоять, когда люди говорят тебе в глаза невероятно лестные вещи. Словом, я сдался, Даг отвез меня домой, и в итоге я поступил на юридический факультет.

Я стыдился самого себя. Какое — то время при виде Дага меня охватывало смущение: он был свидетелем моего отчаяния, моих по — детски безудержных слез. И в мчавшемся вниз лифте, не поднимая глаз от ковролина на полу, я сказал:

— Я тогда вел себя, как последний дурак, простите меня. Молод был и глуп.

— Ничего подобного, — возразил Даг. — На самом деле последним дураком оказался я. Ты ведь не знаешь, что перед твоим приходом мне звонил твой отец: требовал, чтобы я поддержал его точку зрения. Мне тошно это вспоминать. Я должен был поддержать не его, а тебя. Ты же совсем не хотел заниматься юриспруденцией. Да, тебе было всего шестнадцать лет, но ты уже знал, чего хочешь, а мы отговорили тебя от профессии твоей мечты. Для молодого человека расстаться с призванием — трагедия; я искренне сожалею о содеянном.

Я слышал, как позванивают последние цифры, лифт за. медлил ход, мы уже почти достигли цокольного этажа; я был слишком взволнован, ничего толкового на ум не шло, ия пробормотал:

— Что за глупости, Даг! Я же был юнцом и нуждал. ся в дружеском наставлении. Уверен, вы поступили правильно.

— Я признателен тебе за эти слова, но сам думаю иначе, — сказал он.

— Дела у меня идут отлично; значит, я не ошибся.

— Надеюсь, так оно и есть. Надеюсь, ты действительно так думаешь. А я был собой очень недоволен. И по сию пору досадую на себя. Извини, Фрэнк, скажу без околичностей: у тебя подавленный вид.

— Нет — нет, ничуть, что вы. У меня все замечательно! — Почему я это сказал? Впервые кто — то заметил, что я глубоко несчастен, а я в ответ лишь отмахнулся.

— Ну, что ж, раз ты так говоришь, — прекрасно. Тебе надо заняться собой, у тебя утомленный вид. Рано или поздно переутомление может плохо кончиться [132].

2, 1, цокольный этаж!

Динь — динь!

Я уже собрался сказать ему что — то важное, признаться, что я глубоко несчастен — запутался и не вижу выхода, — но двери лифта с негромким свистом раскрылись, и удобный момент канул в вечность.

— Ладно, до скорого, — сказал Даг и зашагал прочь В своих пружинистых кроссовках.

Я так долго стоял в лифте, что двери закрылись. Я поднес к уху папины часы, и от их негромкого тиканья у меня на глазах выступили слезы.

Стоя в мчащемся невесть куда ящике, я спрашивал себя; почему же я не признался Дагу, как мне грустно? И как сильно беспокоят меня те #### контракты. И первичное размещение акций на бирже, те самые чертовы ай — пи — о. До чего же все запутано в моей личной и профессиональной жизни, Как понять, что в ней этично, а что нет?

А ведь он пытался до меня достучаться. Почему я не сделал встречного шага?

И тут я понял почему. Из — за тусклости моей жизни, завалившей меня кучей нудных дней, каждый из которых легче пыли, но вся высоченная куча безнадежно пригибает к земле, и когда кто — то спросил: «Эй, Фрэнк, ты здоров?» — я лишь вежливо помахал рукой и сказал: «Да, конечно, здоров как бык» [133].

Когда мы убрали кровать и устроились на диване попить чаю, Даг спросил:

— Ты помнишь Малколма?

— Я читал его имейлы. Мне показалось, он как — то отличается от остальных членов семьи, этакая темная лошадка.

— Он и вправду отличается. Он даже родился не в Англии.

— Вот как? — сказал я.

— Ты разве не помнишь? — Даг поморщился и быстро добавил: — Извини, тебя, наверное, все уже достали этим вопросом. В общем, да, Малколм родился в Стамбуле. Твоя семья поехала туда на каникулы, когда твоя мать была беременна. Твой отец по этому поводу нервничал, но мама не волновалась, потому что до родов было еще два месяца — и мужу тоже велела расслабиться. А потом, по ее собственным словам, после посещения Голубой мечети и поедания острого кебаба Малколм разволновался и захотел наружу.

Я рассмеялся, представив себе Малколма в утробе: сморщенное личико перекосило от скуки, а крохотные губы бормочут: «Все, на фиг, я пошел отсюда».

— Роды были тяжелые, и твоя мама и Малколм чуть к погибли. Твой отец рассказывал — они сидели в отвратительной турецкой больнице, он был уверен, что Малколм и твой мама умрут, вы с Оскаром ревели, вцепившись ему в ноги, потому что понимали; что — то неладно, а он ничего не мог поделать, кроме как расписаться в полной беспомощности.

После этого твой отец дал себе слово, что больше никогда не окажется в таком положении. Никогда. И решил законопатить свою жизнь так, чтобы никакая случайность в нее не просочилась. Возможно, именно поэтому твоя семья больше никогда не ездила на каникулы дальше Брайтона.

Я вспомнил, как жалко и трусливо повел себя, когда Оскар сообщил мне про фабрикантов оружия, — и тихо признался:

— Я, наверное, очень похож на папу. Очевидно, неврозы, как и риск развития рака и склонность к облысению, передаются по наследству.