Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

— Черт возьми, Малки, твоя взяла!

И даже Оскар воскликнул:

— Эй, придурок чертов, ты все — таки совершил Прыжок Веры.

Малк взглянул на свои руки, пронзительно вскрикнул, как от боли, и снова рухнул на колени. Я помчался к нему вокруг расщелины, но, когда добежал, Малк уже стоял на ногах и улыбался. Наверно, он нас разыгрывал, решил я.

— Малк, черт тебя побери, ты как, нормально? Слушай, ну, ты, блин, даешь! Обалдеть можно! Как только ты сумел проделать такой трюк?

— Просто я дико разозлился на Оскара за его жульничество, и злость помогла мне допрыгнуть до цели, — объяснил Малк. — Только вот приземлился я неудачно, что — то немного повредил.

Он поднял левую кисть. Его странно искривленный мизинец смахивал на сломанный корень пастернака: непривычно серый, он неестественно отгибался под прямым углом назад и на наших глазах стал опухать, а серая кожа ста. ла багроветь.

Вскоре к нам притопал Оскар, к этому времени палец Малка чудовищно распух. Оскар взглянул на его мизинец и чуть не упал в обморок; он, как девчонка, тюфяком плюхнулся на землю и пробормотал:

— Жуть какая… Меня, кажется, сейчас… вырвет.

Я ничего подобного не испытывал и действовал словно под гипнозом: осторожно приподнял руку Малка и сказал:

— По — моему, Малк, ты серьезно повредил палец.

Опьяненный адреналином и успехом, Малк небрежно бросил:

— Подумаешь, зато все получилось.

Стараясь не смотреть на вывихнутый палец брата, Оскар поднялся на ноги и сказал:

— Офигеть, блин, в жизни такого не видел. Черт возьми, Малк, ну ты и летел! Прямо как Супермен, блин.

На моей памяти он впервые в жизни расщедрился на несколько добрых слов.

Позже настрой Оскара изменился, но в ту минуту вся наша троица была охвачена благоговейным изумлением от того, что на наших глазах совершил Малк.

Оглянувшись на зияющий провал расщелины и заново осознав ее головокружительную глубину, мы молча двинулись к дому; Малк всю дорогу осторожно держал в правой руке раненую левую кисть.

Мы шагали к дому в счастливом молчании, но мама, едва увидев палец Малка, закричала не своим голосом:

— Чем вы занимались, черт вас побери?!

Наши ряды немедленно дрогнули. Оскар отошел в сторонку от нас и сказал:

— Это все Малк, он решил перепрыгнуть тот дурацкий овраг, я говорил — не надо, умолял его, но ему же ничего не докажешь и…

Мы с Малком одновременно зыркнули на Оскара; на такой жгучий, точно лазер, испепеляющий взгляд особенно горазды подростки. Мать повезла нас в больницу.

— Нерв сильно поврежден, — объяснил доктор. — Ты же порвал все, кроме кожи, на ней палец и держится. Его можно сохранить, но лишь косметически, действовать он не будет. Мы можем вернуть его в прежнее положение, но, думаю, ты его сломал непоправимо, навсегда. Если хочешь, можно отнять его совсем — выбор за тобой. Можно ампутировать его не радикально, а до сустава; в любом случае на качестве твоей жизни это сильно не скажется.

Малк поговорил с мамой, потом его увели.

Вернувшись, он рассказал, как ему с хрустом, одним уверенным рывком вправили палец.

Никаких следов слез на лице Малка не было, он все еще безмятежно переживал свой поступок — глупый и одновременно поразительный.

Сегодня, вспоминая тот день, я — уже с высоты своего возраста — думаю: «Нелепо было так рисковать, для молодого человека последствия могли бы быть ужасающими. Рискнуть своей драгоценной жизнью из — за дурацкой подначки!» [166].

После длительных препирательств с рыдающей мамой Малк принял решение ампутировать палец до сустава: не нужен мне никакой орган, если он не способен нормально функционировать, заявил он доктору. Мама зарыдала еще горше и принялась умолять Малка сохранить палец. Ведь, по сути дела, именно мама сотворила этот кусочек пальца и, естественно, хотела сохранить свое творение в целости. Она даже пыталась позвонить нашему отцу, который уехал по делам куда — то в Европу, чтобы он уговорил Малка не отрезать палец; но я знал — даже отец не смог бы поколебать решимости Малка, я хорошо знал упертость младшего брата, она помогла бы ему выдержать напор даже нашего всесильного отца. Доктор также предупредил, что из — за сильного повреждения пальца может начаться гангрена, а это крайне опасно, Малк, не раздумывая, согласился на ампутацию — ну, отрезали палец, делов — то: разве что на флейте теперь не поиграешь, пошутил он.

После операции все дружно воззрились на забинтованный обрубок; при маме Оскар стал разыгрывать из себя рассудительного старшего брата, надеясь, что это ему зачтется:

— Какой безумный поступок, Малк, крайне безответственный, хорошо еще, что отец в отъезде, он бы очень расстроился.

— Оскар прав, Малк, дело могло не ограничиться пальцем, — поддержала старшего сына мама и залилась слезами; ей стало уже не до упреков, она прижала Малка к груди и не выпускала, пока не успокоилась.

— Да все у меня хорошо, мам, — сказал Малк, — я знаю, что делаю, тебе за меня волноваться не стоит, правда — правда.

Мама улыбнулась Малку и, далеко не в первый раз выказывая особую нежность к своему младшенькому, погладила его по щеке тыльной стороной ладони. Не сомневаюсь, что у нас с Оскаром в ту минуту мелькнула одна и та же мысль: «Нас она так никогда не гладит» [167].

Мама ненадолго вышла, чтобы поговорить с доктором.

Мы помолчали, затем Оскар сказал:

— Говнюк ты, Малк.

Малк посмотрел на Оскара таким тяжелым взглядом, что Оскар не выдержал и уставился на крытый линолеумом пол.

Малк ждал, не отводя глаз; они были устремлены туда, куда должен был вернуться взгляд Оскара, как только он поднимет голову.

Оскар поднял голову, и Малк сказал:

— А ты ведь слова не сдержал, Оскар. Решил отделаться шуточкой. Надуть нас с Фрэнком. По — честному играть не стал. Ничего у тебя не вышло. И запомни: сколько бы ты ни выслуживался, сколько бы ни врал маме с папой, всегда помни, Что я сделал, сделал по правде, сделал то, чего тебе, Оскар, в жизни не сделать, и что бы потом ни случилось, все равно, этот прыжок навсегда останется моей и только моей победой.

Оскар пыжился, как бы половчее ответить, но я понял, что слова Малка поразили его в самое сердце — Малк его уделал. В первый и, сколько я знаю, единственный раз Оскар не нашелся что сказать: крыть было нечем.

И после того случая в течение многих лет, как только Оскар начинал нахальничать, врать или делать гадости, Малк перехватывал его взгляд и, не поднимая руки — чтобы мать с отцом не увидели, если они были рядом, — показывал ему обрубок пальца, словно говорил: «Не забывай, я тебя уделал, Оскар, я храбрее тебя, ты о таком и мечтать не можешь».

И хотя Оскар пытался притвориться, что ничего не замечает, я‑то видел, что жест Малка его раздражает, бесит, не дает ему разгуляться. В детстве и ранней юности среди мальчишек, особенно если они братья, имеет хождение одна. единственная валюта — храбрость; лишь годы спустя валютой для самоутверждения станут деньги, женщины, машины, работа, то есть предметы и люди.