Перч Зейтунцян - Люди с разных улиц

Гурген спрашивает:

— А есть машина лучше «шевроле»?

— Нет, — отвечаю я, хотя в другой раз поспорил бы, что «бьюик» лучше.

Я ненавижу Гургена за то, что у него есть «шевроле». Я ненавижу всех, кто имеет на побережье даже маленькую виллу или ходит в Трияно [1] Трияно — фешенебельное кафе в Александрии. (Прим. автора.) , не боясь, что у него не хватит денег.

— Сколько вы оставляете в Трияно? Много?

Гурген отвечает:

— Много.

И начинает рассказывать, как он с какой-то девушкой сядет в «шевроле» и поедет в Трияно. И я кричу:

— «Бьюик» лучше «шевроле»!..

Хоть и долго тянулись дни, но все же наступило утро, когда меня выписали из больницы. Сегодня все откроется. Она увидит, что одет я бедно и что мой галстук стоит не дороже ста миллимов. Все это она заметит еще издали. Ну, конечно, издали. Ведь и она, наверно, интересуется, кто я. И тогда она повернется и тихо уйдет. А я останусь стоять на месте и, может быть, с горя выругаюсь. Да, очень возможно, что я выругаюсь. Я кузнец, и когда меня обижают, я ругаюсь. Потом, стоя у огня, я буду вспоминать ее и мечтать о том, как когда-нибудь, когда я разбогатею, я встречу ее с мужем на улице и гордо пройду мимо.

Я прощаюсь со всеми и выхожу из больницы. День теплый, солнечный. Приятно после больничных стен, пропитанных лекарственным запахом, снова увидеть солнце.

Я иду не спеша. Пусть уж все выяснится попозже.

Потом прибавляю шаги. Лучше узнать все поскорее.

Вот и площадь. Издали я вижу Берту. Я уверен, что это она.

Неужели не появятся машины, чтобы я мог, переждав их, задержаться хотя бы еще немного? Но идущие рядом со мной люди спокойно переходят улицу. Мне ничего не остается, как сделать то же самое.

Я оглядываю площадь. Вот и фонтан. Почему, интересно, закрыли воду? А там вон магазин. Пожалуй, я буду смотреть в сторону магазина. Но что со мной? Вместо того чтобы смотреть в сторону магазина, я отыскиваю глазами Берту. Она тоже смотрит на меня. Мы медленно идем друг другу навстречу. На таком расстоянии еще не видно, что мой галстук стоит не дороже ста миллимов.

И вдруг я испугался. Мне стало страшно от неожиданного счастья. Мы подошли уже друг к другу достаточно близко, и я вижу на ней ситцевое платье. То самое ситцевое платье, какие носят девушки нашего квартала. На нем изображены крупные цветы.

Берта тоже пристально смотрит на меня. И начинает улыбаться. Она увидела, что мой галстук стоит не дороже ста миллимов.

Мы улыбаемся друг другу и, не поздоровавшись, идем рядом.

Вокруг все прекрасно. Прекрасен и фонтан, из которого не бьет вода. Но больше всего я радуюсь тому, что у меня нет «шевроле» темно-синего цвета и что мне не нужно открывать его широкую дверцу и говорить Берте: «Облокотись на ручку».

Мы шагаем с Бертой по улице. Скоро уже остановка автобуса, который идет в сторону пригорода. Мы поедем домой.

1958 г.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, дочка, — ответил старик, хотя и он и она были одного возраста.

Сегодня эти соседи с пятого этажа заметили друг друга впервые.

— Вы не могли бы починить мой примус? Он что-то не горит.

Старик неторопливо вошел в комнату соседки и удивился, найдя ее очень похожей на свою. Хотя его комната была несколько просторнее и обстановка совершенно иная, и все же обе они имели удивительное сходство.

Старик осмотрел примус, повозился минут пять, потом зажег его и вышел.

— Спасибо, господин…

— Господин Дэвиль, — улыбнулся старик.

— Спасибо, господин Дэвиль.

— Мы с вами соседи. Вот это моя комната.

Старуха и старик улыбнулись друг другу, и двери их комнат закрылись.

На следующий день они опять встретились, и оказалось, что оба направляются на рынок. Дэвиль был одиноким, поэтому за покупками ходил сам.

С этого дня между соседями завязалось знакомство.

Всем казалось странным: как это давнишние соседи только теперь познакомились, да еще так быстро сдружились? Это было сущей загадкой для окружающих. Поговаривали, что когда-то старик и старуха были знакомы. Рассказывали даже, что жили они прежде в смежных комнатах. И с многозначительной улыбкой добавляли, что к тому же и дверь между их комнатами не была загорожена шкафом. А теперь вот они опять соседи и вспоминают свою молодость.

В действительности дядюшка Дэвиль и тетушка Джулия познакомились только теперь.

Долгие годы работая, они во многом отказывали себе ради того, чтобы к старости скопить в банке сумму, которая обеспечила бы их до конца дней.

Джулия прежде была замужем. Муж ее умер рано. Он часто напивался и тогда бранил ее и избивал. Но, несмотря на это, после его смерти Джулии приятно бывало вспоминать, как он бил ее, какие пил вина и какую предпочитал к ним закуску. При муже все шло своим порядком, и она была довольна тем, что жизнь обрела привычные устои. Со смертью мужа у нее появился страх перед нарушившимся порядком вещей. Появилась неопределенность, ее пугало даже и то, что больше ее никто не бьет. Ей нужен был муж хотя бы только затем, чтобы говорить ей:

— Ты дура. И за каким чертом я женился на тебе?

«Что же теперь делать?» — думала Джулия.

Она стала работать, чтобы скопить в банке определенную сумму и обеспечить старость. И как-то мало-помалу в новой жизни опять все пошло своим порядком, появились привычные устои. И удивительно — только тогда, когда в жизни вновь появились устои, она почувствовала, что была очень несчастной в дни замужества, что муж ее был жестоким человеком. Она возмущалась теперь, не понимая, как муж мог называть ее дурой, когда священник их церкви говорил, что она обладает божественной красотой. Она вспоминала и многое другое, что говорил ей священник.

С ней часто пытались завести знакомство молодые люди. Когда один из них попробовал за ней поухаживать, она решила — хоть он ей и нравился, — что сейчас не время для этого. Когда-нибудь потом. То же самое она подумала и во второй раз, когда с ней попытался сблизиться другой юноша. Она считала, что еще молода, и что у нее все впереди. Она боялась потерять с таким трудом обретенные жизненные устои и попасть в новую, неведомую ей жизнь. Случалось, она отвечала на ухаживания юношей благосклонной улыбкой, но тут же спохватывалась и опять уходила в себя. И ей радостно было сознание, что она умна и не похожа на других женщин. Так, незаметно для себя, она обрела новое русло жизни и все больше думала о том, что ей необходимо скопить в банке надежную сумму на старость.

Сейчас эта надежная сумма была. Но вот сама она постарела. Случилось самое страшное: устоев больше не было, все устои рухнули, осталась только старость. И теперь она с грустью думала лишь об одном: почему она всю жизнь ждала этого дня и боялась улыбнуться Васко или пойти с ним поглядеть на сфинкса? Нет, все же она была права, она поступила правильно. Сейчас она обеспечена, и ничто ее не страшит. Только вот старость уж очень продолжительна и занимает большую часть жизни. Она начинается после сорока пяти лет. Но тетушка Джулия, вероятно, не так уж давно постарела. Во всяком случае, ей еще нет шестидесяти. Впрочем, она не знала точно, сколько ей лет, потому что забыла год своего рождения, а метрическое свидетельство потеряла.