Фрэнсис Ча - Будь у меня твое лицо

– Представляете? Есть прекрасная новость! – говорит он. – Приезжает конгрессмен Ян!

Он не может сдержать радости, буквально дрожит от восторга. Похож на героя какого-нибудь комикса. У меня появляются мысли о серии стрипов с маленьким человечком, у которого вместо лица циферблат. Чтобы помучить, я бы утопила его в баке с водой.

– Вы понимаете, что это означает? – спрашивает директор, когда я не прыгаю от радости.

– Он собирается выступать на выпускном? – вяло произношу я и снова поворачиваюсь к своей работе.

Директор смотрит на меня и после паузы говорит:

– Как бы вам объяснить, мисс Михо… я понимаю, вы думаете, будто это не имеет к вам никакого отношения. Но уверяю вас: дальше от истины ничего не может быть.

Я подпортила ему настроение, и мне стыдно – это ведь благодаря ему у меня есть собственный творческий уголок, работа и деньги – мизерные, но деньги. Я подхожу к маленькому ретро-холодильнику в стиле 50-х – это подарок Ханбина на «новоселье» в студию – и, достав два напитка с апельсиновыми волокнами, протягиваю один директору. Я люблю эти напитки за цвет. Оранжевый осмеивают чаще всего, но мне нравятся стеклянные бутылки, наполненные расплавленным восходом солнца. Особенно здорово они смотрятся в моем красивом итальянском холодильнике с винтажными надписями. Это самая дорогая вещь, которой я владею.

– Простите. Мне нужна минутка, чтобы переключиться после работы. Я вся во внимании. Пожалуйста, просветите меня.

Говоря, я присаживаюсь на стул и смотрю директору прямо в глаза. Я пытаюсь сделать выражение лица, которому научила меня Кьюри. Чтобы заставить мужчину думать, что он тебе интересен, нужно широко раскрыть глаза, развесить уши, а на уголках губ должен появиться легкий намек на улыбку.

Он опять прокашливается.

– Политики важны для нас по следующей причине. Они могут профинансировать нас или заставить какого-нибудь чеболя сделать это. А вы тем временем продолжите создавать работы, которые прославят наш университет. Понимаете?

Я киваю. Да, действительно, важно.

– Сейчас я пытаюсь организовать обед с потенциальными патронами и политиками. Я пришел сообщить, что и вы приглашены. Я уже зарезервировал Отель Художников на следующий понедельник. Обед в полдень. Позаботьтесь… – Он останавливается. Я с нетерпением жду продолжения. – Ну, вы понимаете. Просто представьте университет в лучшем свете, – криво заканчивает он.

Похоже, директор хочет уехать домой, скинув огромную ответственность на мои плечи.

– И мисс Мари тоже будет участвовать? – спрашиваю я. Это еще один стипендиат. Она создает цифровые инсталляции на основе мозговых волн или что-то в этом роде.

– Нет, мисс Мари не… Сажем так, ее работы представят ее лучше, чем она сама.

Я улыбаюсь и говорю, что это большая честь. Мари на добрый десяток лет старше меня и немного непредсказуема. Ей под сорок, она в разводе и с лишним весом. Это автоматически делает ее невидимой для корейских мужчин любого возраста. Несколько раз, общаясь с ней на мероприятиях, я смеялась: она выбирает эпатажные, шокирующие выражения. Директор явно не допустит, чтобы она сидела за одним столом с потенциальным инвестором.

– Вы – наш талисман, не забывайте! – говорит он. Теперь его лицо сияет еще сильнее: я реагирую на новости правильно. – Вы появитесь на плакате выставки! Фотограф приедет ориентировочно на следующей неделе. Она заранее свяжется с вами по поводу одежды, прически и макияжа.

Я низко кланяюсь, и директор, упокоившись, уходит. Как же легко сделать старшее поколение счастливым. Все, что нужно, – широко улыбнуться, поздороваться, поблагодарить и попрощаться с глубокой внимательностью. Ни мое поколение, ни люди моей профессии в большинстве своем не понимают этого.

Вечером, за ужином, я сообщаю Ханбину о грядущем мероприятии с потенциальными инвесторами.

– Прекрасно! – Он в восторге, его красивое загорелое лицо расплывается в улыбке.

Счастье теплым одеялом ложится на мои плечи. Мы едим приготовленного на гриле угря, сидя в уличном ресторанчике напротив университета. Ханбин говорит, что нам обоим нужно зарядиться энергией.

Он вдвойне за меня рад. В прошлом году он несколько раз предлагал представить меня галеристам, с которыми знаком через мать, а я постоянно отказывалась. Знаю: эти предложения дорогого стоят, ведь, если я соглашусь, его семье тоже придется оказать тем людям услугу, и его мать придет как минимум в ярость. Я пытаюсь всего добиться сама: это единственный путь быть с ним. Он может скупить все работы студентов в моем департаменте, заплатив вдвое меньше того, что потратил на покупку машины в прошлом году. И, конечно, не стоит даже говорить о его возможности скупить все мои работы на грядущей майской выставке, которая пройдет в галерее университета.

Ханбин умело жарит кусочки угря на гриле и все подкладывает их на мою тарелку. Я до сих пор не смогла признаться ему, что не люблю угря, – он и без того считает меня слишком привередливой. Хве, например. В детстве мы никогда не ели хве. Всякий раз, когда Ханбин ведет меня в дорогой ресторан, где официант приносит нам роскошную тарелку с тонкими кусочками сырой белой рыбы с морским огурцом или с морским ежом, его глаза светятся, а мне бы только не выдать подкатывающую тошноту. «Повар специально отложил для нас лучшую рыбу! Я позвонил в ресторан на прошлой неделе и предупредил, что мы придем сегодня, – говорит он, накладывая мне гору прозрачных ломтиков. – Представь себе, он уже приготовил для нас сет с сашими из иглобрюха, который подаст лично!»

Думаю, Руби подозревала это. Сама того не осознавая, она сделала нечто прекрасное – перестала уговаривать меня есть сырую морскую рыбу. И фуа-гра. И ягнятину. И крольчатину. И любую другую еду, которую я не пробовала в детстве. Как ни странно, с годами мое отвращение к этим изысканным блюдам лишь усиливается. Я хоть каждый день могу питаться раменом, токпокки [32] Острые рисовые лепешки. или сундэ [33] Блюдо корейской кухни, получаемое путем варки или парения коровьего или свиного кишечника, который предварительно фаршируется различными ингредиентами. . А лучше вообще ничего не есть. Я счастлива без еды.

Обычно Ханбин сердится, если я говорю ему, что уже сыта, но сегодня ему все равно. Он то ли возбужден, то ли обеспокоен чем-то. Я интересуюсь, что случилось, но он качает головой.

– Ничего, просто сумасшедший рабочий день. Не хочу об этом говорить. Слишком депрессивно.

Ханбин работает портье в семейном отеле. В последнее время у владельцев гостиничного бизнеса появился тренд – отправлять своих наследников работать на самое дно принадлежащих им империй. Летом, после окончания Колумбийского университета, Ханбин начал работать парковщиком, несколько месяцев спустя перешел на кухню мыть посуду. Его мама якобы в ужасе оттого, что отец сделал сына чернорабочим. Но, по словам самого Ханбина, на самом деле она довольна, для нее это новый повод для хвастовства – она рассказывает людям об отеле, о своем сыне и дальновидном супруге, который придумал такой изнурительный способ подготовки к должности генерального директора.