Фрэнсис Ча - Будь у меня твое лицо

Я даже не замечаю, как потерялась во времени. Подняв глаза, вижу Кьюри – она, стоя на пороге комнаты, смотрит на меня. Ее голова склонена набок – как и всегда, когда она достаточно пьяна, чтобы сказать мне какую-нибудь очередную гадость, но не настолько, чтобы пойти спать. Я вздыхаю. Возможно, больше поработать мне сегодня не удастся – ну и хорошо.

– Знаешь, о чем я думаю, глядя на тебя? – говорит Кьюри, резко наклоняя голову в противоположную сторону. Я прямо чую разносящиеся от нее пары алкоголя.

– О чем? И тебе привет.

– Вот бы и у меня был талант, который бы помог мне найти предназначение в жизни, – выдает она. Голос звучит обиженно. – Чтобы другого выбора и не оставалось. Выбора заниматься чем-то еще. – Она намекает, что мне везет, а ней нет.

– Искусство тебя не прокормит, – возмущенно отвечаю я. – Многие люди в миллион раз талантливее меня, но не могут найти работу или продать свои картины. Кто знает, что меня ждет, когда закончится стипендия?

Творческая карьера – она ведь словно ускользающий призрак. В Нью-Йорке мне снова и снова твердили, что нужно стать частью художественного сообщества, – и не только ради взаимоподдержки, вдохновения и прочих прекрасных вещей, но и чтобы обзавестись связями и не остаться без работы. Никакой разницы с официантками, стремящимися устроиться в лучшие рестораны. Даже подать заявку на нынешнюю стипендию меня заставила Руби – за несколько месяцев до своего самоубийства.

Я знаю, что Кьюри завидует мне – или что-то в этом роде. Все наши разговоры рано или поздно сводятся к одному. Всему виной то, о чем я уже говорила, – ее навязчивая установка «Я – жертва, а все остальные родились под счастливой звездой».

– Что ж, значит, ты очень умная, раз так далеко зашла. – Я буквально слышу зависть в ее голосе. – И такая хитрая… все пробираешься и пробираешься каким-то образом к вершинам.

Фраза выводит меня так, что даже щеки начинают гореть. Обычно я как-то отмахиваюсь от всех подобных ремарок Кьюри, перевариваю и вещи пострашнее этой. Но сейчас, возможно, я просто голодна. Или злюсь, потому что Ханбин не захотел провести со мной вечер.

– Почему тебе нужно все выставлять в таком свете? – спрашиваю я. – Ты пытаешься поругаться со мной? Думаешь, что я мало работаю? Что не боюсь потерять все в одну секунду?

– А почему ты так остро реагируешь? – Похоже, она искренне удивлена. – Я просто хочу сказать, что завидую тебе! Это же льстит! Ощути себя счастливицей!

Видя, что она сворачивает наступление, я тоже успокаиваюсь и говорю:

– Прости. Наверное, я сегодня не в настроении. Не бери в голову.

– Почему? Из-за работы? – Тут же Кьюри уверенно добавляет: – Нет, из-за Ханбина, ведь так?

Я качаю головой в надежде, что она уйдет, и опускаю взгляд на набросок. Но когда я снова поднимаю глаза, Кьюри выглядит такой встревоженной, что я тронута до глубины души. Неважно, в чем и насколько она заблуждается, – она, по крайней мере, мне друг, и она за меня переживает. А это такая редкость… Именно поэтому я и не могу прямо сейчас создать серию работ, посвященных Кьюри.

Но для нее я бы выбрала образ кисэн [34] В Корее куртизанки, обученные музыке, танцам, пению, поэзии, поддержанию разговора – всему, что было необходимо для развлечения мужчин из высших слоев общества. Первый слог означает «артистка, певичка», второй – «жизнь». . Возможно, я изображу Кьюри в виде призрака с красными глазами, с изогнутой спиной, со шприцами, вонзающимися в лицо и запястья. Одета она будет в ханбок [35] Историческая корейская одежда, состоящая из двух частей, без карманов или пуговиц. Шилась из ярких тканей, застегивалась при помощи лент, поясов или шнурков. кисэн. Нужно будет изучить, как он выглядит; какие цвета они использовали, чтобы соблазнить мужчин несколько веков назад. Серия про кисэн-призрака. Я смотрю на Кьюри, представляя ее персонажем моих работ, и она, резко отшатнувшись, спрашивает:

– Что? Почему ты так смотришь на меня? В чем дело? Правда из-за Ханбина? Что он сделал?

Я качаю головой и собираюсь все объяснить, хотя руки уже так и тянутся сделать набросок – чтобы образ не затерялся в памяти. Но в голосе Кьюри звучит нотка, которая опять выводит меня из себя.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты сменила пластинку, – отвечаю я. – Из-за твоих непрерывных замечаний мне кажется, будто Ханбин – просто худший, с кем я могла бы встречаться, потому что я его не заслуживаю и все такое. Мне… правда некомфортно.

Ну вот, что сказано, то сказано. На самом деле все это перемывание костей Ханбину беспокоит меня не так сильно, но сегодня я просто не в силах держать язык за зубами.

Когда Кьюри отвечает, ее голос дрожит и звучит холодно:

– Как же ты ошибаешься, просто невероятно… Ты бы знала, с какой дилеммой я сталкиваюсь каждый день. Вижу тебя – и всякий раз пытаюсь понять, что нуждается в большей защите: твое будущее, твой идеализм или твоя слепая вера.

– О чем ты?

– О Ханбине. – Кьюри будто выплевывает каждое слово. – Я уже столько времени разрываюсь, открывать тебе правду или нет!

Не потеряла ли я нить разговора? Не переставая мысленно рисовать, я размышляю над этим.

– Какую еще правду?

Глядя на меня, она делает глубокий вдох, выпаливает: «Забудь!» и бросается в свою комнату. Но я от нее не отстану.

– Кьюри. Расскажи. Сейчас же. – Я догоняю ее в комнате и хватаю за руку. Если это просто истерика, то мне она не нужна.

Она отталкивает меня и начинает переодеваться, потупив взгляд. Затем Кьюри садится за столик и, пару раз нажав на помпу баночки, начинает снимать косметику ферментированным маслом для лица. В этой картине что-то есть: она в кружевной пижаме сидит напротив овального зеркала и, злая, медленно избавляется от цветного макияжа. Восхитительно. Я борюсь с непреодолимым желанием сбегать за камерой и запечатлеть этот момент, чтобы потом работать с ним.

– Ты уверена, что хочешь знать? – спрашивает Кьюри, оборачиваясь и выводя меня из транса. Не осталось и следа ни от подводки для глаз, ни от румян, ни от помады. Кожа блестит от масла.

Долгое время мы молча смотрим друг на друга. Она может скрывать только одну вещь. Правда висит на волоске прямо передо мной. И, возможно, я уже ее знаю, но все же шепчу:

– Просто скажи мне.

Кьюри наклоняет голову сначала в одну, затем в другую сторону и размыкает губы.

– Он спит как минимум с одной девушкой кроме тебя. Мне очень жаль. Очень. – Она не может смотреть мне в глаза. – Я имею в виду, разве это не облегчение в некотором роде? Тебе не придется ждать, пока он порвет с тобой. Ты можешь просто отбросить иллюзии о вашей свадьбе и повесить на него ярлык типичного мудака – и все. А ведь это – годы твоей жизни, которые ты не можешь пустить на ветер.