Александру Ивасюк - Половодье

Два оленя, один старый, большой и сильный, другой помоложе, быстрый и неосторожный, верящий в свою молодую плоть, в стремительный ток своей крови, столкнулись рогами. Молодой отпрыгнул назад, его тонкие ноги дрожали от волнения. Потом он рванулся вперед, описав в воздухе великолепную дугу, и ударил рогами старика с уже седеющей шкурой. За ручьем, застыв в ожидании, сверкая глазами, стояли три самки; они вытянули красиво изогнутые шеи, и морды у них были мягкие, нежные; они ждали исхода битвы, почти не глядя, а скорее, ощущая ее развитие.

Снова прыгнул молодой олень и ударился рогами о рога старика, потом опять отскочил, так и не сбив его с ног, и снова ринулся в атаку. Рога сцепились, и молодой с трудом высвободился. После четвертого или пятого прыжка на белой манишке молодого появилось первое пятно крови, оно росло, из невидимой раны словно капал красный пот. Но у него еще были силы, и он снова отскочил, чтобы кинуться в последний бой. Старик оставался все время недвижим, он лишь принимал атаки и твердо стоял на будто вросших в землю ногах. Но при последнем нападении молодой лишь слегка повернул голову, и рога его застряли в рогах старика. Молодой попытался отпрянуть, но не смог. Видно, ослаб — вся грудь у него была покрыта кровью, кровь струилась и по животу, ноги слегка дрожали. Старик же только теперь сделал движение всем телом и начал не торопясь поворачивать голову, увенчанную короной рогов. Поворачивать медленно, ломая сопротивление противника, у которого лишь подрагивала шея. Большое пятно крови расплылось на изящной линии его живота.

Пауль Дунка взглянул на лица доктора Ходора и лесника и испугался, потому что на них отпечаталось то же странное выражение застывшего упорства, что и на морде старого оленя.

Молодой олень крутил головой, пасть его открылась, из нее показалась розовая пена. Еще один рывок старика, и голова молодого оленя застыла в странном положении. Потом послышался треск — это молодой упал на колени. В крике, который он, падая, издал, было не только отчаяние. Этот крик вобрал в себя то, чем можно было объяснить причину битвы, в нем был последний отзвук тщеславного наслаждения, которое могло бы ожидать его в случае победы. Звук был высокий — крик поражения, радости и боли, он поднялся вверх над деревьями, окутанными серым светом, прокатился по лесу, и три самки за ручьем вздрогнули, привлеченные им, как средневековые дамы, зачарованные готовностью рыцаря умереть только ради любви к одной из них.

Задние ноги молодого оленя несколько раз ударили о землю, потом старик дважды ударил его своими копытами и медленно, почти заботливо отцепил свои рога от рогов соперника, поднял голову и взглянул в даль, будто обращаясь к наблюдавшему за ним издали незнакомцу. Затем с криком вскочил на тело побежденного, еще и еще раз ударил его с кровожадной жестокостью, раздирая его шкуру. Голова молодого так и застыла в странном положении, в каком оставил его победитель. А тот, закинув голову, испустил победный крик, и три самки единым движением как по команде повернулись к нему в ожидании. Но старый олень не спешил; он снова крикнул куда-то вдаль, потом вошел в ручей, чтобы смыть кровь. Капли воды весело плясали в первых робких лучах восходящего солнца, обмывая победителя.

В этот момент триумфа Пауль Дунка почувствовал желание восстановить справедливость, наказав сильнейшего, и поднял ружье, чтобы застрелить его. Но тяжелая рука старого доктора Ходора отвела ружейный ствол, и Пауль Дунка с огорчением, почти с гневом, отказался от своего намерения.

Старый олень окончил купание и торжественно перешел через ручей к самкам.

Доктор Ходор и лесничий пошли прочь, и молодой Пауль Дунка, ненавидя их, пошел за ними следом.

И вот теперь в этой библиотеке он наблюдает Карлика и Месешана и видит, как Карлик раздувает ноздри, а Месешан опускает глаза — на этом молчаливая борьба заканчивается. Все ждут решения главаря банды.

«А я — кого я люблю, за кого готов умереть? — кричит про себя Пауль Дунка. — И за что я готов умереть?»

Вопрос, так ясно поставленный, потряс его, и с этого момента сцена в заброшенной библиотеке перестала казаться ему красивой, подобной молчаливому столкновению двух больших и опасных зверей; эта сцена показалась ему убогой, гротескной, потому что не было в ней не только высокой цели, в ней не было даже естественного природного начала: соперничества не на жизнь, а на смерть. Это была мелкая борьба за спасение собственной шкуры.

Пауля Дунку удивило, как это он до сих пор не задавался таким простым вопросом — никогда в жизни он не думал об этом, ни когда следил за каждым выражением, возникавшим на лице отца, силясь понять, что имеет цену для старика, ни позднее. Стремление Пауля Дунки быть среди людей, чтобы на него обратили внимание, оценили, как раз и показывало, что этот вопрос для него не существовал; его впервые вызвал к жизни предсмертный крик оленя, крик любви и смерти.

«Я не сделал даже того, что сделало это животное, распростертое на гальке у ручья», — кричал в нем внутренний голос; сожаление и подавленность помешали ему понять слова Карлика:

— Послушай, Месешан, я ведь знаю, ты первоклассный полицейский. Потому ты и стал старшим комиссаром. Старшим — это ведь не шутки! И я удивляюсь, что ты не знаешь, кто убил этого несчастного, Вероятно, убитый был хороший человек, он просто выполнял свои обязанности. Как, ты говоришь, звали этого дельного человека?

— Леордян, кажется, Ион Леордян — я так слышал, — ответил Месешан и тут же почуял в кротости Карлика новую опасность, не меньшую, чем в молчаливой угрозе смерти, которую он ощущал прежде. «Мне не уйти, — кричало что-то внутри него, — я не смогу уйти!» Но вслух он сказал:

— Кто его убил, известно.

— Не верю я, что известно. Мои люди охраняли вагоны, чтобы нашим румынам было что есть, а не собирались красть зерно. Леордян тоже их охранял! Так зачем им друг в друга стрелять? Там должен был быть ворюга, который что-то стащил. И я знаю, кто это был, я знаю одного ворюгу, только он не имеет с нами ничего общего — ведь мы-то теперь честные купцы. Он с нами в ссоре. Да и ты тоже его знаешь!

— Что за ворюга? — закричал Месешан, хотя почти понял.

— Да тот, что не хотел вместе с нами торговать. Твой старый клиент. А ну, отгадай — ты ведь горазд отгадывать!

Месешан молча глядел на Карлика. Тот подошел к нему и дружелюбно ударил по коленям своей широкой ладонью.

— Бить тебя надо, господин старший комиссар. Шибко же ты испугался, что ничего не помнишь! Ну ладно, скажу тебе: Стробля! Забыл ты об этом ворюге?

— Стробля? — произнес Месешан. — Но Стробля давно уже не связан с нами. С полицией, я хочу сказать.