Александру Ивасюк - Половодье

Правда, с малых лет он только и слышал о сражениях и после букваря сразу научился читать газеты. Да и сам район по ту сторону железной дороги был местом жестоких столкновений подростков. Но действия Матуса прежде всего определялись тем, что по своей натуре он был не военным, а воином. Он родился, так сказать, с маршальским жезлом в ранце, и любая революция, сопровождающаяся гражданской или оборонительной войной, быстро выдвинула бы его во главу крупного соединения или даже армии. Его мышление, подкрепляемое волей и мужеством, убеждение, что главное проявление жизни — действие, а не эмоции, предназначало его для борьбы, и не за кулисами кабинетов, не в учрежденческих кулуарах или конференц-залах, а в открытом и остром единоборстве на поле боя, где быстрота реакции, чувство масштаба, умение навязать свою волю подчиненным определяют многое. Матус в свои двадцать лет не очень отличался от Мюрата или Буденного и в эти минуты по-настоящему нашел себя.

Его друг Букур критически смотрел на него даже в те моменты, когда он естественностью своих жестов более всего заслуживал восхищение. «Ему нравится командовать», — думал Букур, которому больше было по душе советоваться, узнавать, вникать, твердо держа в руках невидимые нити, в конечном счете определяющие действие самых отважных командиров и целых армий. Но до поры до времени он помалкивал и наблюдал. Когда все было решено и приведено в порядок, Матус не без сожаления покинул отряд Букура и ушел на совещание в «Редуту», чтобы узнать точно, что происходит.

Дэнкуш с друзьями прибыл в битком набитый зал «Редуты», там яблоку негде было упасть. В проходах между стульями толпился народ, многим не удалось протиснуться в зал — они стояли и ждали на улице. Людей было больше, чем на вокзале. Здесь собрались рабочие и коммунисты, мелкие ремесленники и служащие, даже мелкие торговцы, которых тоже терроризировал Карлик со своей бандой. Пришли, конечно, и просто любопытные. Дэнкуш обрадовался, увидев где-то в первых рядах Иериму, с которым вчера еще расстался, как ему казалось, навсегда.

За день, однако, много воды утекло. Иерима пришел с крестьянами из соседних деревень, тоже заинтересованными в устранении Карлика, который брал с них пошлину, когда они привозили продукты в город. Крестьяне сгрудились в одном из уголков зала, казавшемся белым от их мохнатых меховых полушубков. Они сидели молча и слушали все, о чем говорилось, по обыкновению более недоверчиво, чем горожане. Заметив Иериму, Дэнкуш лишний раз уверился в том, что поступает правильно. Вот человек, с которым, казалось, он никогда не достигнет согласия, пришел именно тогда, когда это жизненно важно. Настоящий, надежный человек, на него можно положиться в трудный час…

Он не игнорировал того факта, что между его программой, долговременной программой партии и надеждами этих людей есть различие. Но только решительные действия, направляющие энергию масс, могли создать атмосферу доверия и ту спайку, в которой он нуждался для осуществления своих планов. Воодушевление собравшихся придавало ему еще больше уверенности, чем во время его речи на вокзале.

Когда он поднялся, сразу воцарилась тишина, как в классе перед началом его ставших знаменитыми лекций. Он любил это молчание, привык к нему, всегда радовался, когда оно наступало. Оно выражало не подчинение чужой воле, а готовность к трудному долгому пути в отвлеченные области науки. На этот раз тишина была разорвана криком женщины откуда-то сверху, с балкона:

— Партии коммунистов — ура-а! — И этот экзальтированный выкрик вызвал всплеск аплодисментов.

Правда, не все аплодировали, но воодушевился весь зал.

Дэнкуш поискал ее глазами, узнав голос, хотя слышал его всего несколько раз, да и не в такой обстановке. Это была невысокого роста женщина, очень хорошенькая, с необыкновенно живыми ярко-зелеными глазами; маленькая служащая префектуры, беспокойная, горячая, деятельная. Она всегда выступала на собраниях, была прирожденным агитатором благодаря энергии, излучаемой всем ее существом.

Однажды Дэнкуш пригласил ее к себе, чтоб спокойно побеседовать, как поступал некогда с хорошим учеником, который явно мог бы стать одним из лучших. Он нашел, что она обладает повышенной эмоциональностью, страстностью, но ей не хватает точного знания программы партии. Она была умна, но слишком импульсивна, ей надо было помочь, чтобы ее убеждения упрочились и стали твердыми. Потому он дал ей книги, попросив, чтобы она приходила к нему еще, сказал, что ей следует понять, что в сложных социальных проблемах лучшие решения не всегда сопряжены с немедленными энергичными действиями. Теперь она, вероятно, была одной из тех, кто отлично чувствовал себя в создавшейся ситуации и требовал решительных мер. Эмоциональный порыв хоть и был приятен, но мог захватить и его, Дэнкуша, а поддаваться не следовало…

Он поднял руку, вновь призывая зал к тишине, и спокойным, уверенным голосом очень просто определил текущий момент. Сначала факты, затем попытки городских властей скрыть истину, даже фальсифицировать следствие. Этому любой ценой нужно помешать. Это касается всех. Нужно положить конец наглой спекуляции и преступным вылазкам. Подобные опасные явления приняли большой размах, особенно в отдаленных местностях… Рассказал об общем экономическом положении страны, о последствиях войны, способствующих беззаконию и насилию. Он воспользовался случаем и попытался рассеять сомнения, довольно часто касающиеся полномочий правительства, зная, что сейчас ему будут верить больше, чем когда-либо.

— Реакция, — говорил он, — может воспользоваться и пользуется этими реальными трудностями для того, чтобы подорвать веру в то, что существует новый путь для нашей страны и нашего народа. Дескать, лучше социальное неравенство, разделение на богатых и бедных, чем разруха, спекуляция, беспорядки и преступления… Реакция стыдливо умалчивает о том, что именно желание разбогатеть толкает мерзавцев на бесстыдную спекуляцию и преступления. Не будь у них надежды на возвращение к старому, не было бы и жажды обогащения. Если бы коммунисты не сдерживали стихию алчности и насилия, богатство и власть Карлика бесконечно возрастали бы на всеобщей нищете, и со временем, кто знает, он смог бы превратиться в знатного гражданина, в нового барона Грёдля. Ни один барон не накопил богатства честным трудом, иначе вы все, работающие с утра и до вечера, давно разбогатели бы! Но Карлик не превратится в нового барона, смею вас уверить!

Его слова были покрыты громом аплодисментов, на этот раз единодушных. Люди кричали: «Долой Карлика!» Волнение в зале продолжалось несколько минут. Без ораторских приемов, простыми словами, спокойным, чуть утомленным голосом он смог установить контакт с залом: его не только слушают, но и верят в то, что он сказал.