Альфред Дёблин - Пощады нет

«Дорогой Оскар (это был ее брат), теперь, когда меня больше нет в живых, ты, надеюсь, примешь участие в моих мальчиках. Спасибо тебе и Липхен за вашу доброту к Марии. Твоя благодарная сестра».

Она вырвала листок, тщательно, любовно сложила его и сверху написала адрес. Затем она погасила свечу, придвинулась вместе со стулом к плите, взяла с газопровода резиновый шланг и открыла газ. Удушливая струя пахнула ей в лицо, запах был отвратителен, она направила эту струю в рот, несколько раз глотнула, ее затошнило, в ушах стоял звон, голова стала большой, очень большой, чудовищно большой, она хотела, давясь, отшвырнуть руками кишку, но руки тоже стали какие-то огромные, мягкие.

Во вторую половину ночи (день предстоял жаркий, светало) разразилась гроза. Мальчики, лежа на своих кроватях, шопотом переговаривались. Малыш, которому в деревне внушили страх перед грозой, заплакал. Старший встал, начал его уговаривать. Малыш просился к матери. Карл шопотом урезонивал его, — еще очень рано, маму нельзя будить. Мальчик попрежнему безудержно плакал. Тогда Карл надел брюки и носки, подождал еще с минуту, не успокоится ли малыш, либо гроза утихнет, затем тихо вышел в длинный коридор и, подойдя к кухонной двери, прислушался, не проснулась ли мама от грома или, может быть, она сама уже услышала Эриха. Дверь в комнату он оставил открытой, чтобы плач малыша слышался явственней. Но что это? Он вначале этого не заметил, какой-то странный запах, — газ! Конечно: газ! Он бегом вернулся в комнату, нет, здесь ничего нет; он распахнул, невзирая на то, что малыш еще громче заревел, оба окна. Буря рванула занавески. Встревоженный, он выбежал снова в коридор, тихо отпер, выходную дверь, понюхал воздух на площадке, на лестнице, ступеньки которой стали уж обозначаться в утренних сумерках; нет, это не отсюда. Ринулся обратно в коридор, оставив входную дверь открытой. Какой ужас — запах шел с кухни. Мать открыла газ! Мать не откликается!

Он забарабанил в дверь.

— Мама!

Он застучал обоими кулаками, крича:

— Мама, проснись!

От страха малыш в комнате умолк. Карл стучал в дверь, крича непрерывно:

— Открой, мама! Газ, мама!

На лестнице захлопали двери, в стену стучали. Точно одержимый, плача, топоча, мальчик кидался на дверь, выбегал на площадку.

— Помогите! Помогите! Дверь не открывается! Газ, газ!

Соседка, в рубашке и нижней юбке, в первую минуту недовольно ворча, позвала мужа, с пятого этажа спустился со свечой в руке мужчина; придерживая болтающиеся сзади помочи и нетвердо держась на ногах, он ругался:

— Безобразие! Это ей даром не пройдет. Отравлять людей!

Расстроенный, он уже собрался было рассказать, как он провел ночь, как дважды этой ночью его рвало (его вовсе не рвало, только тошнило), запах газа он почувствовал ровно в девять часов вечера, он во всю ширь раскрыл окна, но ведь полы в этом доме тонкие. Но он не успел пожаловаться на свою беду: его захватила чужая, большая беда. Ему сразу задули свечу — что за легкомыслие, мы все можем взлететь на воздух, разве вы не видите, что отсюда идет газ?

Втроем, впятером толпились они в узкой передней, внизу кто-то из соседей открывал лестничные окна, разговоры и шопот прерывались ударами в дверь и громким плачем старшего мальчика, к которому присоединилось жалобное всхлипыванье остававшегося в комнате малыша. Наконец, к двери протиснулся высокий, пожилой человек в картузе, видимо, рабочий; в руке у него был кухонный топор. Отстранив мальчика, рабочий попытался сначала плечом высадить дверь, затем сказал:

— Выйдите все отсюда.

Топором он стал выбивать филенку за филенкой, коленом и ударами ноги он с треском выдавил крестовину и ступил в кухню, остальные шарахнулись прочь от пахнувшей на них струи газа.

В кухне было очень тихо. Слышно было, как рабочий подбежал к окну, распахнул его, потом донеслись еще какие-то шорохи. Рабочий не выходил. Послышался его голос, он что-то говорил, кого-то окликал.

— Ну, и дела!

Но слышен было только один этот голос. Ответа не было.

Прижав оба кулака ко рту, Карл плакал и стонал, соседка удерживала его.

— Не ходи туда, тебе там нечего делать, мальчик.

Рабочий крикнул из кухни:

— Давайте кого-нибудь сюда, поднять надо.

Тот самый жилец, который раньше выражал недовольство и все еще придерживал рукой болтающиеся помочи, застегнул их, протиснулся вперед — и чего только топчется здесь весь этот народ! В кухне они долго с чем-то возились, тащили что-то по полу, побежала вода из крана, пожилой рабочий крикнул.

— Бегите кто-нибудь в пожарную часть или за скорой помощью. Но только живо!

Несколько человек бросилось на улицу. Наконец. в кухне стало светло, там зажгли свечу, мужчины появились в дверной раме, и старший сказал:

— Газовый кран отвернут, но форточка была открыта.

Карл протянул к нему руки.

— Что там с моей мамой, с мамой моей?

— Я не доктор, паренек. Говорить она во всяком случае не может. Ничего удивительного. Пролежать несколько часов в таком воздухе. Вон — господин живет этажом выше, и то у него разболелась голова.

Карл умолял:

— Ничего… не случилось?

— У вас, молодой человек, должно быть, крепкий сон, если вы не почувствовали запаха газа.

На лестнице горел свет, тянулись страшные минуты, наконец, застучали колеса подъехавшей кареты, двое мужчин взбежало по лестнице, пожарные прошли в комнату, через секунду один из них выбежал обратно, пронесли черную кислородную подушку, входная дверь оставалась раскрытой, лестница была битком набита народом; люди шопотом переговаривались. Через полчаса появился врач. Прошло несколько минут, и вот из кухни донесся громкий крик женщины. Сначала только «а-а!», затем:

— Я не хочу, я не хочу!

Крик звенел на весь дом, на лестнице дети, дрожа, смотрели на взрослых.

— Я не хочу, я не хочу больше! Оставьте меня!

Женщины вытирали слезы и горько покачивали головой.

Люди расступились перед пожарными. Они вернулись с носилками, соседи увели Карла к себе, женщину снесли вниз. Она лежала, укрытая с головой, и под одеялом стонала.

— Я не хочу, я не хочу больше! — повторяла она.

Теснясь у дверей, люди слушали с ужасом.

— Она, должно быть, не в себе, газ — это не шутка, смотри, они несут ее в больницу.

Маленького Эриха соседи взяли к себе. Утром Карл побежал с запиской матери к дяде. Дядя жил неподалеку от них. На одном из задних дворов находилась его мебельная фабрика, квартира же была во втором этаже большого фасадного здания. Увидев на медной, начищенной до блеска табличке фамилию — девичью фамилию матери — Карл заплакал и, всхлипывая, спросил дядю. Горничная оставила его за дверью, затем кто-то посмотрел в глазок, приоткрыл дверь, не снимая цепочки, толстая женщина в пестром халате и с непричесанной головой спросила его через щелку, что ему нужно. Говорить он не мог, он только просунул в дверь листочек бумаги. Дверь закрылась, женщина удалилась.