Альфред Дёблин - Пощады нет

Он слонялся по рынку. В обеденный час — он ничего не ел и не пил, он умел пересилить жажду и голод, эти привычки, сохранившиеся с прежних времен, — в обеденный час он попал, сам не зная как, в священные, теперь совершенно безмолвные, чужие, мертвые кварталы мраморных мостов, мраморных лестниц, мраморных колоннад, садов и садовников, широких аллей, дворцов, Галлереи побед.

Уже стемнело, когда он вернулся домой. Незадолго до того он очутился в отдаленной северной части города. Парень, у которого он спросил дорогу, повел его на привозный рынок, и Карл целый час, надев халат, работал у заново устраивавшейся торговки мясом, перетаскивая товар с воза в палатку. Он получил бутерброд и несколько пфеннигов за работу, познакомился с ребятами постарше и помоложе себя. Они тоже слонялись по рынку, а затем гурьбой двинулись в город. Карл еще целый час бродил по улицам, чтобы проветрить свою курточку. На удивленный взгляд матери он сказал, что искал работы, и показал ей деньги. Ошеломленная, она опустилась на табуретку.

— Где ты был, Карл? — Она не спускала с него глаз. — Ради бога, Карл, будь осторожен, я так беспокоилась за тебя.

— А у тебя что, мама?

Она апатично махнула рукой.

— Я ходила с Эрихом к Марии. Застала тетю дома. Я поблагодарила ее за цветы. И за дверь, и за врача.

Она поставила перед ним сосиски с картофелем. Высокая, скрестив руки под грудью, стояла она у плиты. Он смотрел на ее открытое, выразительное лицо, на ее каштановые волосы с широкими седыми прядями — точно бороной прошлись по темному полю — и радовался: она живет, он ее спас. Как ни мало у нее денег, она из них ни гроша не отдаст кредиторам. У нее были тугие щеки, слева и справа у нижней челюсти большие желваки, и между ними остро выдавался подбородок. Ее лицо меньше всего говорило о мягкости и любви. Но весь ее облик в это мгновенье невольно свидетельствовал о том, что жесткость и суровость в ее лице появились не сами по себе. Кто, глядя на нее сейчас, на ее запрокинутую голову, не сказал бы, что она — пленница, ожесточившаяся в борьбе, в попытках бежать. И на лице ее остались следы борьбы, горечи вышвырнутого из жизни человека; и вместе с тем — неугасимой человеческой тоски. Лицо это, пожалуй, можно было сравнить с каменистым лугом, но с таким, где сквозь камни пробиваются цветы. Карл мечтал: о, если бы у него были деньги!

Он сговорился назавтра в одиннадцать часов встретиться с одним долговязым парнем постарше себя, с которым он познакомился на рынке. Рынок был сегодня пуст, долговязый запоздал. В ожидании Карл пошел бродить по соседним кварталам.

Были улицы, внешне как будто обычные, с рядами домов по обеим сторонам; а на самом деле это были — крепости, показывающие лишь свои передовые форты. Пройдя ворота, ты попадаешь в первый тесный двор, где этаж над этажом живут люди; они выставляют на окна цветочные горшки, белье развевается по ветру, в углу стоит мусорный ящик, валяются пустые коробки, в подвалы спускаются люди, они живут в утробе этого каменного мешка, женщины перекликаются из окна в окно. Широкие ворота ведут из этого двора во второй, где снова со всех четырех сторон глядят отвесные стены, раскрыты окна и повсюду — люди, люди, они спускаются по темным винтовым лестницам во двор, они сидят во дворе на стульях. Как вспугнутые крольчата носятся по дворам рои ребят. На задних дворах расположены склады и конюшни. С улицы, через ворота, проезжая насквозь дворы, тарахтят большие и малые экипажи и пролетки, кучера кричат на ребят, не уходящих с дороги. И церковь тоже вклинилась сюда, она зажата между домами. Около нее — ни травки, ни деревца, она стоит стена к стене в одной линии с мрачными человеческими строениями. Церковь заперта. Трудно себе представить, чтобы люди сидели тут на церковных скамьях и возносили свои голоса к господу-богу, восславляя его. Они замарали бы всю церковь — пришлось бы все окна раскрыть, они, наверное, никогда и не заходили в божью обитель.

Пришел, наконец, долговязый, — это был рослый и веселый парень. Рабочий костюм на Карле удивил его. Карл рассказал, что он недавно из деревни, что он хочет начать зарабатывать, но здесь, в городе, он не знает, как к этому приступиться. Собеседник Карла был человек бывалый, восемнадцати лет, он курил папиросы, свертывая их у себя на коленке, был белокур и свеж, видимо, смел и насмешлив. Звали его Пауль. Карл ему понравился. То, что Карл, деревенский житель, собирается зарабатывать здесь деньги, забавляло его. Карл рассказал ему о дяде и о том, что отец умер и что у них ничего нет. Пауль сказал, что дядьку попросту надо взять в работу. Карл пожал плечами.

Пауль работал в бойко торговавшей фруктовой палатке зазывалыщиком и продавцом. Он выполнял свои обязанности великолепно. Он выводил такие удивительные гаммы и рулады, что прохожие в изумлении начинали смеяться и останавливались. Хозяин Пауля был им доволен, торговля шла хорошо. Но Пауль, когда ему надоедало, переходил на другие рынки или же, поссорившись с хозяином и желая ему насолить, нанимался к его конкуренту — визави, чтобы посеять между ними рознь. Карл не отличался ловкостью, но был силен и устраивался там, где торговали женщины помогая перетаскивать тяжести. Зарабатывал он очень плохо, это его угнетало, он ломал себе голову, как бы выколотить побольше.

На рынках случалось много всякой всячины. Как-то подвечер Карл присоединился к большой компании мальчуганов, собиравшихся на рыночной площади одной из городских окраин. Разговор шел о том, что нужно посовещаться. Свора мальчуганов милостиво приняла к себе Карла.

— Мы идем, — сказали они ему, — к тетушке Берте.

С четверть часа они шагали по широким улицам, затем свернули на пустырь, в глубине которого строились новые дома. Пустырь был частью обнесен забором, местами порос травой, местами даже разбит на участки и засажен овощами и подсолнухами. Около каменных построек тянулись ряды бараков и шалашей. Здесь кишмя-кишело народом. Из дранки и ящичных досок воздвигались шалаши с торчащими черными жестяными шеями печных труб. Зачастую такое жилье представляло собой попросту старую повозку, колеса которой были наполовину вкопаны в мусор, составлявший здесь грунт. Парни, к которым присоединилось несколько девушек-сверстниц, миновав бараки, подошли к стоящему на отлете фантастическому строению, на котором красовалась жестяная вывеска с надписью «Отель» , а ниже «Свежее пиво и чай».

К входу в «Отель» вела деревянная лестница. Наверху сидела злая плешивая собака. Но парень, собиравший у лестницы с каждого из своих спутников по нескольку пфеннигов, медленно, посвистывая, прошел мимо пса, почесав ему мимоходом шею. Очень быстро парнишка снова появился в дверях, вынырнувшая из глубины повозки женщина в отрепьях придержала пса, и компания в восемь ребят — среди них две девочки — вошла внутрь. Миновали «ресторан» — пустое низкое помещение с двумя столами и несколькими табуретками — и по досчатым мосткам, под которыми зияла яма, издававшая жуткое зловоние, прошли в узкую комнату. Это была вторая, вплотную придвинутая к первой, повозка. Одна стена этой «комнаты» прорезана была широким оконным отверстием, заклеенным бумагой. Ребята живо разместились, — кто остался стоять, кто уселся на табуретке или на край стола. Жалкая железная койка была предоставлена обеим девочкам и предводителю оравы. Первым делом закурили. Хозяйка поставила на стол несколько кружек пива и немедленно потребовала уплаты. Карл не высидел долго на этом удивительном совещании, где говорили о торговлишке, пели срамные песни, друг с другом о чем-то шептались, а вожак был поглощен своими дамами, из которых одна, устроившись у него на коленях и болтая в воздухе ногами, ссорилась с другой.