Альфред Дёблин - Пощады нет

Во второй раз (мать неохотно отпустила его) Карл сидел среди ребят, подавленный, в надежде услышать что-нибудь, что научило бы его, как заработать больше денег. Он очень мало зарабатывал. На этот раз «окно» плотно занавесили чьим-то пиджаком, на столе горела кухонная лампа, десять парней и две девочки сидели тесным кружком.

И Карлу стало вдруг ясно, что он присутствует на настоящем собрании какого-то ферейна. Шел горячий бесконечный, перерываемый многочисленными возгласами спор по «докладу», сделанному одним из парней постарше. Парня этого принимали сегодня в ферейн, и ему полагалось представить доказательства, что он достаточно силен. Карл, с которым, снисходя к его деревенской наивности, обращались бережно, мало понимал из того, что говорилось. О чем, например, толковал этот маленький коренастый парень с толстыми губами и большими выпученными глазами, такими глупыми на вид? О какой-то старухе, в прошлом очень богатой, затем потерявшей все как будто потому, что она уже не была такой красивой.

— Она не могла больше, — взвизгнула одна из девочек.

А затем, конечно, она стала болеть, но у нее есть богатые родственники, и она морфинистка, впрыскивает себе морфий.

С видом бывалых людей, неистово куря, слушала новичка банда юнцов. Морфия старушке теперь никто больше не дает, аптекаря знакомого у нее тоже нет, и вот она принялась воровать, она умеет это. Но только не морфий, а когда платье сопрет, когда книги. Вот только некому их продавать.

Общее «ага, вот оно что!», перешептывание, каждый припоминает аналогичную историю. Затем происходит проба сил испытуемого, борьба с вожаком. Но уже никому ничего не видно, — спасая лампу, пришлось вынести ее, а стол поставить на кровать. Зрители, столпившиеся у двери, спасаясь от ярости борьбы, отступали на мостки, в конце концов большинство из членов «совещания» оказалось в ресторане; ребята теснились между столиками, за которыми теперь сидело много пожилых женщин, изображавших юных дам. «Совещательная» комната затрещала, хозяйка, сидя у двери перед буфетом, откуда она время от времени вытаскивала бутылки цветных водок и стаканы, отнеслась к этому с полным равнодушием. Вслед затем возня стала утихать, ребята ринулись обратно, чья-то рука, поднимая лампу над головами, пронесла ее назад, хозяйка поплелась, волоча ноги, вслед. Ни на кого не глядя, она проверила, цела ли постель, стулья, стол. Борцы, разгоряченные, в одних брюках и нижних сорочках, доложили: никаких поломок! Хозяйка прошлепала над ямой обратно к своему верному буфету. Затем, по приказанию вожака, снова занявшего со своими двумя дамами кровать, испытуемый двумя рывками стянул с себя сорочку и брюки и, щеголяя своей боксерской фигурой, предстал голый перед своими судьями (два парня дежурили у дверей). Одна из девочек, вихляя бедрами, приблизилась к нему, он усмехнулся, пот градом катил по его смуглому телу. Карл вне себя, сказав, что он идет за пивом, выскользнул вон.

Это был его первый ночной выход в город. Немного отлегло у него от сердца только на следующее утро, когда он, после тревожной ночи, увидел долговязого Пауля, весело торговавшего фруктами и овощами. Он не мог дождаться обеденного часа, когда закрывали рынок. Наконец, они уселись на скамью закусить принесенными из дому бутербродами. Пауль, весело посмеиваясь, расспрашивал об участниках «совещания». Оказалось, что он знает их всех вместе и каждого в отдельности. Некоторые из них так же, как Карл и Пауль, кормились рынком. Веселость Пауля не унималась, хотя Карл попрежнему зло и сердито хмурился.

— Заснять бы тебя сейчас, парень.

Впрочем, когда они пошли, Пауль здорово разругал эту банду ребят и предостерег от нее Карла.

— Им как раз и нужен такой дурачок. Первый, кто попадется, это — ты.

Но зато, когда Карл рассказал о старухе, которая хотела спустить белье, украденное ею, Пауль стал неразговорчив. Потом сказал:

— Этим они добывают себе средства к существованию.

А когда Карл назвал это своим настоящим именем, гордо произнося слова «воровство», «укрывательство», Пауль покраснел до корней волос, плюнул, велел Карлу — Карл испугался — замолчать и несколько шагов прошел, весь кипя негодованием. Все так же резко заговорил он снова:

— Ты смог бы, например, донести на ребят?

— Что? — Карл запнулся.

— Хоть на том спасибо. Господин изволит быть милостивым. Эх, парень, парень! А что, если я поверну палку другим концом?

Карл побледнел.

— Если я, например, кому-нибудь из парней или девочек шепну, что ты мне все рассказал и кто ты такой есть? Как это похоже на них — не задумываясь, беспечно взять да принять в свою компанию этакого белоручку.

Карл беспомощно бормотал что-то, он ведь ничего никому не собирался рассказывать.

— Чего увязался за мной ты, барчук?

У Карла выступили слезы на глазах. Долговязый свистнул.

— Ты просто осел, и тебе можно поэтому сказать: если им жрать нечего, если у них за душой ничего нет, что им делать? Прикидываться слепцами и выпрашивать за день грош милостыни? Или веревку на шею? Что им делать?

Карл не находил ответа, его положение было не лучше.

— Ты не знаешь, что ответить, а? И никто не сумеет на это ответить. Поэтому лучше прикусить язык, хотя бы те и были жуликами. Тебе-то первому следовало бы молчать, маменькин сынок.

Оробевший Карл молча шагал рядом. Только бы Пауль не бросил его. Пройдя довольно большое расстояние, мальчики очутились на темной кривой улочке, где увидели большую толпу, почти исключительно из женщин и детей. Гнев толпы направлен был на дом, узкий вход в который загораживали двое дюжих мужчин. Из разговоров, ругани, угроз выяснилось, что произошло. В жалком двухэтажном бараке, еле дышащей хибарке, жили две семьи — наверху семья с четырьмя ребятами, внизу — с двумя. Между этими семьями шла вечная распря из-за пользования общей уборной, из-за места для хранения топлива, из-за мытья лестницы, были и тысячи других ежедневно возникавших поводов. Мужья работали на фабрике, мало бывали дома, они вместе выпивали и вместе ругали потом своих домашних; конечно, и между собой они временами ругались, сцепившись на лестнице. Сегодня же произошло нечто из ряда вон выходящее. Загородившие входную дверь мужчины никакого отношения к этим семьям не имели, это были посторонние, которых позвали на помощь, чтобы оградить жиличку второго этажа от самосуда. Было лето, злосчастные каникулы, — это жестокая выдумка богатых, из-за которой дети бедняков обрекаются на пребывание дома, во дворах, на пыльных улицах. Сегодняшний день принес новое сражение, происшедшее на лестнице между детьми враждующих сторон. Первопричиной послужили шаткие перила. Старшему из верхних ребят удалось отломить кусок перил. Владея этим круглым куском дерева, верхние ребята чувствовали себя в это утро бесспорными победителями. Незадачливые нижние ребята старались угрозами и всяческим поношением принизить величие победы верхних. Неожиданно кусок дерева по недосмотру верхних ребят с грохотом покатился по лестнице и сломанным концом угодил в ногу одному из нижних ребят, основательно поранив ее. Внизу поднялся невероятный рев, верхние испуганно отступили. На место детей выступили матери, которые и встретились на полпути; верхняя вышла забрать своих детей домой, нижняя — с куском дерева в руках — громогласно предъявить обвинение обидчикам. Как всегда при подобных стычках, на непосредственном поводе долго не задерживались, а перешли к перечислению старых, более ощутительных обид — все это, впрочем, были ничтожные мелочи, возникавшие на почве горького нищенского существования. Долго на этот раз ссориться матери не могли, пострадавшему ребенку надо было перевязать рану. Угрожая счетом за врача, заявлением в полицию и домохозяину, нижняя мать, которая теперь, несомненно, была во всех отношениях в выигрышном положении, отступила на территорию своей квартиры. Наверху началась трагедия.