Альфред Дёблин - Пощады нет

— Я хотела разыскать тебя, — сказала она, обрадованно улыбнувшись заодно и Паулю, который встал, — мне после обеда надо было уити, а надолго оставлять Эриха у дяди не хочется.

Карл рванулся, — он хотел немедленно пойти с ней. — но она спокойно уселась между юношами.

Как необычно, как странно это было, в рядовые рабочие будни сидеть на площади этого жестокого города, греться на солнышке, ничего не делать и ничего не хотеть и чувствовать рядом обоих юношей. Карл смотрел на мать: какое хорошее у нее лицо, какая она красивая, да, она красивая, красивее всех женщин, когда-либо виденных им, как он рад, что у него такая мать!

Разговаривая, Пауль присматривался к ней. Он произвел на нее впечатление очень развитого парня, старше своего возраста, он был, вероятно, из хорошей семьи, но почему, в таком случае, он вертится на рынках, почему он не говорит о своих домашних? Но все-таки, разглядев его, она успокоилась. И чтобы Карл больше времени проводил на ее глазах и не шатался столько по улицам, да и Эрих скучал без него — она пригласила Пауля запросто заходить к ним. Тот вежливо обещал. Карл подумал, — он все равно не придет, и маме, в сущности, не нужно было приходить сюда, и зачем только она это сделала? Он чувствовал, она хочет удержать его около себя. Но разве он собирается отдалиться от нее? О, как правильно она иногда предчувствовала. Он пошел с матерью домой.

Оглянувшись, он увидел: Пауль, выпрямившись, сидел на скамье и пристально смотрел им вслед.

У матери почти ничего не изменилось. После зловещей ночи самоубийства она перестала бегать по кредиторам. Это было что-то судорожное в ней — постоянное чувство вины за свое грехопадение: она хотела тогда счастья и, чтобы получить его, швырнула мужу все свое состояние. Но то был пройденный этап. Она сделала, что могла, чтобы сохранить себя, свою внешнюю оболочку — лицо, тело, волосы, сохранить каждодневные привычки, и ей любопытно было, что принесет будущее, что осталось в ней еще живого. Нет, она не бегала больше по кредиторам. Она жила со своими детьми, это было, как радость восхода и захода солнца, у нее был дом, стряпня, закупка продуктов: хорошее повседневное дело, нечто могущее служить опорой, почвой, хотя и не глубокой. Но глубже почвы не было.

Кредиторы ничего не сделали ей, брат ее правильно предсказал; дважды в дверях появлялся судебный исполнитель, проходил по комнате и кухне, пожилой, спокойный человек — беседовал с ней; во второе свое посещение он сказал, что это делается для проформы, и больше не появлялся. Она не распечатывала служебные пакеты, которые получались, и что же? Это сходило ей с рук. Она совала письма в ящик кухонного стола, рядом с ложками и ножами, и, спустя много недель, раньше чем выбросить их, налету проглядывала, выплывало какое-нибудь имя — это были мертвые дела — со святыми упокой!

— Что ж, Карл, так ты меня и будешь всегда оставлять одну? — спросила она как-то утром старшего сына, застегивая пряжку на ранце Эриха и беря малыша за руку, — для Пауля у тебя ведь остается еще весь день после обеда, да и вечер.

Карл изумился, он хотел выйти на работу, и мама это прекрасно знала, но она поглядела на него умоляющими глазами, она словно забыла, что ему надо работать, у мамы были какие-то причуды, просто удивительно. Он взял фуражку, почистил курточку и пошел за ней.

Проводив Эриха за мрачную решетку школьного двора и подождав, пока он вместе со множеством таких же малышей с ранцами на плечах, ласково помахивая ей рукой, исчезнет в суровом, казарменном школьном здании, мать стала говорить о том, как быстро прошел, год; вот уже забываешь даже, как выглядит луг или лес, поехать за город они себе позволить не могут, надо хотя бы по улицам пройтись. На это Карл мог ответить только «да», они впервые гуляли после той страшной ночи; никто из них не сказал этого вслух, но они чувствовали себя оба как-то празднично, прогулка эта была, словно благодарственное посещение церкви после тяжелой болезни. К огорчению Карла, мать пошла по направлению к центру города.

Улицы, площади, дворцы, людские потоки. Здесь она бегала тогда, затравленная, загнанная. Теперь не то, и она не одна. Она, не веря еще себе, чувствовала одно: я хожу по этим улицам, рядом со мной человеческое существо, существо это что-то показывает мне, радуется каждому моему ласковому слову.

Они подошли к группе людей, толпившихся перед витриной вафельной лавки, люди смотрели, как раскатывают и прессуют тесто. Она вдыхала приятный аромат, закрыв глава. Жестокая горечь последних месяцев подкатила к сердцу, губы похолодели, но рядом с ней стоит человек; тот — другой — в могиле, этого он ей оставил. И старая ненависть к мертвому мужу задрожала в ней и заставила ее двинуться дальше. Она потянула за собой мальчика, он — мое наследие, жизнь моя еще не кончена, я могу еще отомстить за себя, пусть, пусть тот лежит в могиле, для меня не все еще потеряно. Карл был высок и крепок, как она, широк в плечах. Она плотно обхватила его руку, он был польщен, повернул голову к ней, за густой вуалью он разглядел ее глаза с тем упрямым и страстным выражением, какое у нее появлялось, когда она ссорилась с отцом, — но он ответил ей взглядом, полным нежности. Она шла рядом с сыном. Когда-то было все это страшное с мужем, хорошо, что жизнь идет вперед, у нее есть этот мальчик, второй раз с ней это не произойдет. И она устремила все свое внимание на сына, прислушиваясь к нему, стараясь уловить его мысли, его ощущения.

Магазины на центральных улицах оживали. Они готовились начать свой деловой день, подобно влюбленной, которая только что проснулась: перед ней первые пустые часы дня, она заполняет их думами о нем, о том, которого сейчас нет около нее. Где он, с кем он говорит, как он одет? Она вспоминает о вчерашнем: позвонит ли он сегодня? И она начинает вновь вить и перебрасывать к нему нити, ткать сеть грядущего дня, долго умываясь, купая тело, дающее ему и ей радость, тело, которое вызывает у влюбленного желание; вот она ткет эту сеть, сидя перед зеркалом и разглядывая обе визитные карточки своего «я» — лицо и руки, разглядывая себя в зеркале со всех сторон. Она думает о нем, вся наливаясь тоской, и издалека начинает атаку. Готовясь к встрече, натираясь мазями, румянясь, она уже предлагает ему себя, шепча что-то среди поцелуев. Совершенно то же делают все эти роскошные ателье и магазины вечером, опустив тяжелые шторы и решетки. Поутру владельцы, служащие, сотни молодых мужчин и женщин устремляются внутрь, а с ними в сонное помещение врывается жизнь, разливаясь над прилавками и выставками.

Сквозь стеклянную стену проникает солнце, вызывая желание у тканей, занавесей, ковров, мебели, ламп, у платьев и шляп, — покрасоваться своими формами и расцветками. День выдался прекрасный. В больших магазинах сняли двери, чтобы устранить всякую границу: пусть не будет здесь — улица, там — магазин, пусть все будет улицей. Если ты гуляешь по улицам, то отчего тебе не гулять и здесь, — здесь ты будешь не один, мы скрасим твое одиночество, наш грустный друг.