Альфред Дёблин - Пощады нет

Какой несчастный день: конверт был у меня в руках, а теперь я в ловушке!

Стоя у шкафа, пылая гневом, она продолжала:

— Что вы забыли там на проселочной дороге? Этакие молокососы. Разве ты дома не насмотрелся на этих бродяг, когда они стучались к нам, замерзшие, голодные, и рады были возможности переночевать где-нибудь в сарае, и надо было звать жандарма, чтобы выгнать их, потому что они не хотели итти дальше? Не стыдно тебе!

— Я не хочу оставаться здесь, мама, ты не расстраивайся, я на тебя не в обиде. Дома у нас теперь нет, мы все потеряли, ты сама знаешь, что те несколько пфеннигов, которые есть у нас, нам не помогут. Пойду я милостыню просить, тогда и тебе ничего другого не останется. Но, но… (он искал слов, он так не может уйти от мамы, — что ей сказать, о, как он попался!) Мама, я уже не ребенок, мы стали нищими, ты хочешь выбраться из этой ямы, хочешь опять в приличную квартиру, а мне этого не нужно. Я видел эти «приличные» квартиры с оборотной стороны, ты мне сама их показывала, все эти роскошные магазины и улицы, по которым я носился, как затравленный, и тебя с твоими бумагами тоже преследовали, и нам ведь никто не помог, и ты, ты не знала, как выйти из тупика. Я пока еще молод и хочу где-нибудь в другом месте попытаться приложить свои силы, я не знаю еще, где и как я это сделаю, но я не хочу погибать здесь.

Она слушала, затаив дыхание.

— Чего же ты хочешь?

Она стояла у стола, и он лучше видел ее лицо.

— Я не хочу стать низким и подлым человеком, немного от этих свойств у меня уже есть, я это заметил, в таких условиях ничего нельзя с этим поделать, а потом и замечать перестанешь. Да, это так. Пауль показал мне это; он не плохой, Пауль, он лучший, он самый лучший из всех, кого я встречал. И он хочет со мной пойти, он хочет меня взять с собой, и ты, мама, скажи сама: после всего того, что с нами случилось, не лучше ли, если мы так сделаем, чем прозябать здесь, среди этих не знающих милосердия подлецов, кровопийц, и стать таким, как они.

Она заколебалась.

— Ведь это все не ты говоришь, Карл, ты не такой совсем, это все Пауль наговорил тебе.

— И ты, мама, тоже.

Она всхлипнула и опустилась на стул.

— И поэтому ты хочешь меня бросить! Лучше бы ты дал мне умереть тогда, Карл. Ты, мое дитя, мой старший сын, ты должен бы быть нашей опорой и защитой, а ты берешь фуражку и идешь своей дорогой.

Я в ловушке, в ловушке, разговоры ни к чему не приведут!

— Я не бросаю тебя, мама, я должен уити, я знаю, как мы настрадались, и ты не можешь не признать, что я прав. И то, что я делаю, я делаю и для тебя.

Как он ей нравился, он лучше своего отца, он хотел уйти не для того, чтобы броситься, очертя голову, в водоворот развлечений. Она не заметила, как повзрослел ее сын. Тем меньше ей хотелось потерять его. И он тоже, начав говорить, почувствовал, как слепая ожесточенность уступает место нежности к матери, но одновременно вспыхнула в нем и вся его любовь к Паулю, и это вызвало в нем чувство непреклонности, не-пре-клонно-сти.

Они продолжали говорить безустали. Она обходила его, как охотник дичь. Он пока еще сидел здесь, и она была с ним, он еще не ушел, она еще не потеряла его, настал решающий час. Разговор то прерывался, то какими-то скачками несся вперед, то возвращался к уже сказанному. Карл продолжал долбить в одно место:

— Мне нужны деньги, мама.

Она начинала сызнова.

— Зачем они тебе? — спрашивала она, стараясь перевести разговор на такие рельсы, где она могла бы ослабить позиции Карла.

Время шло. На плите стоял маленький будильник, Карл часто посматривал туда, она следовала глазами за его взглядом, мальчик становился все беспокойней, испуганней, вот он встал, она чувствовала — он хочет уйти ровно в девять часов.

— Что с тобой, Карл, ты меня пугаешь, ты болен!

— Я не болен. Я скоро должен итти. Дай мне денег, мама, немного, ну — сделай это!

— И ты хочешь вот так уйти, сразу, не попрощавшись с Эрихом и Марией, да ты посмотри, как ты одет, что на тебе есть.

— Я одет хорошо, на мне все, что мне нужно.

Он вышел из кухни, отворил в комнате окно, посмотрел вниз. Мрачные тяжелые дома-казармы, тусклый фонарь, редкие прохожие. Она пошла за ним. Ага, Пауль будет дожидаться его внизу! Ей нечего было больше сказать ему, мозг ее был измучен и опустошен, она была с ним в комнате, и первое, что ей пришло в голову, когда он снова подошел к окну, это незаметно запереть выходную дверь и спрятать ключ. Она так и сделала. Ключ она положила под одеяло на кроватке Эриха. И вот, по противоположной стороне улицы стал приближаться к их дому одетый по-походному человек, она слышала его ровные, твердые шаги. Он остановился. Карл высунул в окно руку, помахал, отпрянул от окна, бросился к матери, взял ее за руки, лицо его выражало радость, безумие, ожидание, мольбу.

— Он внизу, мама. Мы идем. Ну?

Она сжала ему руки.

— Я не отпущу тебя.

— Чепуха.

— Нет, Карл, я тебя не отпущу.

— Тогда я уйду без денег.

И он вырвался от нее, бросился к двери, схватился за ручку, стал дергать.

— Дверь заперта? Дверь заперта, мама?

Она неподвижно стояла у стены.

— Я знаю.

— Что? Ты заперла? Дай же ключ, мама.

— Не дам.

— Где ключ, мама, не делай глупостей, не играй со мной.

Он подбежал к ней, ощупал ее руки.

— Куда ты дела ключ, ради бога, где он?

— Я не знаю, мальчик.

Охваченный ужасом, стоял он перед ней:

— Я ведь должен итти, мама, я должен!

Он кричал, подбегал к окну, бросал взгляд на улицу, Пауль стоял на том же месте.

Карл молил:

— Отопри, отопри.

Он барабанил по двери, бился об нее.

Мать, встревоженная, подошла к нему.

— Мальчик, соседи сбегутся.

— Я хочу выйти отсюда.

Он уперся спиной в дверь, он плакал:

— Не может быть, мама, чтобы ты меня не выпустила. Что ты со мной делаешь, мама, что ты со мной делаешь, это преступление!

Он извивался, он неистовствовал у двери, вот он сейчас ударит мать, он убьет ее, она старалась схватить его за руки, как он тяжело дышит!

Он снова бросился к окну. Высунулся, посмотрел направо, налево, обернулся бледный, как смерть, с пеной на губах, с безумным, пустым взглядом.

— Он ушел.

Навалившись на дверь, он еще раз тяжело прохрипел:

— Отопри, мама.

Со сдавленным криком бросился он иа пол. Вскочил, подбежал к окну. Ей пришлось оттащить его: казалось, он сейчас выбросится. Ей удалось закрыть окно. Она подтолкнула Карла к кровати Эриха, и он упал на нее, лицом в подушки, он скулил, визжал, кусал руки.

— Он ушел, он ушел.

Мать сидела на кровати, у него в ногах.

— Да. мой мальчик, он ушел.

Повернув к ней лицо, он выпрямился и сказал:

— Ты виновата.

Он вздрогнул, когда она прикоснулась к нему.

— Не прикасаться к тебе, Карл?

— Ты виновата.