Альфред Дёблин - Пощады нет

Но тут же, быстро изменив тон, Пауль схватил Карла за плечи и вплотную придвинул свое лицо к нему.

— Ну, а ты? Ты остаешься здесь, так ведь? Или у тебя другие намерения?

Карл пробормотал:

— Я? Да — что же…

— Они преследуют нас, они защищают свою шкуру, конечно, в их руках полиция, а мы — мы одни. Все это ничего. Они сшибают нам головы с плеч. Но придет день, и мы возьмемся за них. Ни одного из этих преступников мы не оставим на ногах. И я говорю тебе, — он тряс Карла за плечи, совершенно забыв о споем женском платье, — они ничего не добьются, никогда, только месть разгорится сильней. Что я сейчас буду делать, я пока не знаю. Они хотят тем двум, которых они поймали, снести головы. Мы должны их спасти.

Карл не отрывал глаз от рта Пауля, он дрожал как в лихорадке.

— Я пойду с тобой.

— Добудь денег, завтра последний срок, достань их, где хочешь, главное, без шума, у тебя есть какие-то родственники, у матери тоже кое-что есть.

— Что ты, Пауль, у нее почти ничего нет.

Пауль до боли сжал ему руку, сверкнул глазами, от злости он несколько секунд не мог произнести ни звука.

— То, что есть, ты заберешь у нее. Ты сказал, что хочешь пойти с нами? Вот тебе проверка, которую я тебе пообещал. Или говори сразу: нет.

— Пауль, Пауль, не сердись на меня. Разве я не поехал тогда к тюрьме, разве я не…

Он не находил слов.

— Ну заплачь, пожалуйста.

— Почему ты так жесток со мною? Я приду.

Пауль отпустил его, перевел дыхание, провел рукой по лбу.

— Итак, завтра вечером в девять часов я буду стоять напротив твоего дома. Я очень пунктуален. Ровно в девять. Буду ждать пять минут. Костюм туриста, с палкой и рукзаком. Если сможешь, оденься и ты так. И деньги. Не забудь!

Он взял руку Карла. Увидев, что тот стоит с опущенной головой, Пауль прижал его к себе:

— Я вовсе не хотел тебя обидеть, друг.

— Не бросай меня, Пауль. Прошу тебя, Пауль, милый Пауль, не бросай меня.

— Пусти меня.

Пройдя по улице с десяток шагов, фрейлейн помахала ему белой перчаткой и быстро скрылась.

Карл, оставшийся один в темной подворотне, поднял голову. Та самая улица, по которой только что ушел Пауль, поглотила и его. Пауля уже не было видно. Горели редкие, тусклые фонари. Острая, страшная боль пронизала Карла, — предвестница будущего жестокого страдания. Пауль ушел, я больше его не увижу, все кончено.

Нет, завтра… Завтра? И хотя он повторял про себя: завтра, завтра, завтра, — страх и боль проходили. Он не чувствовал под ногами ухабов мостовой: бараки, покосившиеся домишки, вдавленные в темень, проплывали мимо, не замечаемые им; последнее дыхание летнего вечера обвевало его шею, утратившую чувствительность. Он стоял у своего дома. Было поздно — одиннадцать часов. Оставались еще сутки, целые сутки, нет, на два часа меньше. Двадцать два часа, из них я шесть или восемь часов просплю, если я смогу спать, остается двенадцать часов. Двенадцать часов я должен сидеть и ждать его. Двенадцать часов мучений. А потом я пойду с ним. Я не останусь в этом доме. Никогда. Если они преследуют его и остальных, пусть преследуют и меня.

И он спокойно открыл дверь, думая: в последний раз. Поднялся наверх. В ушах не звенел больше крик матери, которую однажды проносили здесь. Душно, жарко, непривычно темно было на лестнице. Наверху была полная тишина. Тихо лег он в постель, крепко заснул.

Был уже светлый день. Мать ласково улыбнулась ему: он так спокойно спал, она успела умыть и одеть Эриха, тот уже выпил кофе, она пристегивала ему ранец. Мать улыбалась, Эрих протянул ему свою маленькую ручку. Они вышли, притворив за собой дверь.

— Хорошо, — сказал он себе, — хороший день, впереди много времени. Он сидит один за кофе и видит перед собой бесконечный ряд часов. Его охватывает тревога. Не сходить ли на рынок, но что ему там делать, с этим ведь покончено, он сидит здесь сегодня в последний раз. Он смотрит в окно на мрачные казарменные дома и думает: я ухожу от вас. И внезапно всплывает мысль — она идет как будто оттуда, с улицы: деньги! Мамины деньги, надо искать их тут — в комнате или на кухне, из банка она все забрала, здесь где-нибудь она их спрятала. Он сидел на своей неубранной кровати. Я возьму их после, у меня еще есть время, много времени. Мысль упорно возвращалась все к одному и тому же: забрать деньги у нее, — что ж она будет делать с Эрихом, она уже и так все потеряла и я тоже ничего не буду приносить больше. Надо поскорее — разыскать и уйти.

Он живо оделся. Скорей, скорей найти и прочь отсюда!

Он начал рыться в комнате — в бельевом, в платяном шкафу, за зеркалом, под кроватями, за картинами. Он ищет деньги. Мамины деньги. Это была трудная работа. Его прошиб пот. Он перешел в кухню. Здесь она спала, мебели здесь почти не было, он с ужасом уже видел, как уплывает эта возможность, он рылся, он искал деньги, он поднимал и передвигал тарелки и миски в кухонном шкафу, он выбросил все содержимое нижней половины шкафа, — какой только хлам мать ни хранила здесь: маленькие коробки, большие коробки, письма, вот почерк отца, вот эти проклятые бумаги, которые она вечно таскала с собой, фотографии отца, их всех, маленькая коробочка с надписью «Мария», что там такое? Старая резиновая соска, льняной локон и завернутая в папиросную бумагу серебряная цепочка с большим крестом, мать часто носила этот крест. Снова какие-то фотографии и письма, бумаги. Где же деньги, где она спрятала деньги? Не таскает же она их с собой. Она, кажется, вообще ушла без сумки. Не будет же она, отводя Эриха в школу, носить с собой деньги? В шкафчике ничего больше не было. Он заглянул под шкаф. За шкаф. Светил себе спичками, взял палку, палкой шарил под шкафом. Ничего. Может быть она заткнула их куда-нибудь за обои в комнате или в передней? Он осмотрел комнату, переднюю. Пот лил с него градом. Какая низость! Деньги ведь были не только ее, они принадлежали им всем, почему она не сказала ему, где они? Если бы она умерла в ту ночь, у них, у ребят, ничего не осталось бы. Ага, может быть, у нее в матраце. Он опять мчится на кухню, исследует матрац; а не зашила ли она их в какое-нибудь платье?

В шкафу висели ее тяжелые черные платья, вот ее угрюмый вдовий креп. Ему стало как-то не по себе, когда он перебирал эти вещи, он быстро обыскал все, быстро закрыл шкаф, поискал под шкафом, пошарил кругом, хмуро почистился, вытер потную шею, вымыл руки, от ползания на коленях и лежанья на полу брюки его были перепачканы, он стряхнул с них пыль. Что же будет, денег нет, где ему достать их? Они нужны мне, они нужны мне!

Он оделся и выбежал на улицу. Он постоял около дома, где жил дядя, дважды возвращался туда, ему пришла в голову какая-то мысль, он помчался на рынок, не воровать, нет, — я для этого неловок, — но поискать ребят. Он встретил одну из девчонок, которая была тогда в «отеле», подругу главаря, она сделала вид, что не узнает его, а когда он спросил об ее парне, она хлопнула его по лбу и высунула язык. Мне не везет, все вокруг меня смыкается, такая чудесная погода, все такие веселые, и утро сегодня было такое хорошее. Он понесся на сквер неподалеку, сел на скамью и там, в каком-то полусне, долго просидел среди безработных и детей. Вывела его из забытья драка, разыгравшаяся около него, какого-то субъекта обвиняли в намерении обокрасть сидевших на скамьях.