Альфред Дёблин - Пощады нет

Приземистый господин с седыми усами и длинным, острым и красным носом, поверх которого он часто смотрел себе на колени (может быть для того, чтобы точно рассчитать возможное падение повисшей на носу капли), вдруг загудел. Он взглянул увлажнившимися глазами на дядю: теперь, когда грянул кризис и времена становятся все хуже и хуже, он разрешает себе напомнить, что он давно все это предвидел. Эта жажда наслаждений, веселья! Все и всё хочет жить. Точно когда-то мы не жили, — конечно, иначе, скромнее, этого нечего стыдиться, берегли каждый грош (дорогой мой, ведь тут не сберегательная касса!). Расходовать деньги, разумеется, нужно, но в меру. А тут все захотели быть молодыми (он посмотрел на дядю, с которым часто говаривал на эту тему, но дядя был зажат со всех сторон подушками). Теперь — отгуляли. Излишества редко сходят с рук хорошо. И праведные поплатятся вместе с неправедными (праведники печально качали головами. избегая глядеть друг на друга). Кто в наше время думает о семейном очаге, жене, детях, родителях? Те из нас, которые специализировались на оборудовании хозяйства молодоженов и в особенности — на детской мебели, чувствуют это больше, чем кто бы то ни было: это дело сейчас самое нерентабельное. Кто теперь рожает? Двое детей — это уже много, а в наше время дети бегали стайками, как щенята. Нынче же публика носится по барам и кино, смотрит похабные фильмы, не желает и думать о потомстве. Церковный совет в моей общине жалуется, что нынешняя молодежь заленилась, конфирманты и конфирмантки только и думают о спорте (…это очень полезно, коллега, давайте не будем вести церковных разговоров!).

Красноносый, наклонившись вперед, почти не двигая губами, долго гудел, но вдруг он повысил голос и посмотрел на дядю, который возился со своим пенсне.

— Нынче им только жрать подавай. Об этом весь шум. Корень зла в зависти — у того, дескать, больше жратвы, чем у меня. Точно наш брат получает что-нибудь от жизни. Надо восстановить порядок, чистоту.

— Ну, знаете, дорогой друг, вы не заставите этих молодцов молиться. Сброд этот плюет на господа-бога.

Все рассмеялись.

Старик с печальным красным носом упорно бубнил:

— Мы не бунтари. Без морали ничего не сделаешь, это знали уже наши отцы и праотцы. И если государство не поддержит нас, работодателей, оно рухнет. В конце-то концов: кто питает государство?

— Ну, да, мы все это знаем, дорогой друг.

Перешли к обсуждению вопроса об образовании фонда для борьбы, о новом обложении членов союза. Надо было предпринять ряд мер: завоевать общественное мнение, повести широкую пропаганду, поддержать сочувствующих политических деятелей не мытьем, так катаньем, но добиться своего.

В углу дивана, подпертый подушками, покачивая своей бедной, сморщенной головой, сидел дядя; голова его, лицо и шея высохли, как поле, давно не знавшее дождя. В маленькой голове роились мысли: у человека глаза закрываются, во рту сохнет, а они так много говорят, когда-то и я был молод, теперь платье на мне висит, у меня, наверное, рак.

Это было последнее совещание с участием дяди, старейшего члена президиума. Он так и не вставал больше с кровати, в которую его отнесли в тот день.

Давно забытый брат тетки, старый, вышедший на пенсию школьный учитель, приехал из среднегерманского городка на похороны, тетка оплатила проезд, он вел ее под руку за катафалком. За ними шли Карл с матерью. Мать — под густым черным крепом, как много лет назад, когда она провожала мужа в могилу, как недавно, когда они опускали в землю юную Марихен.

Пел скрытый за кустами хор, они стояли у могилы.

Теперь Карл был безраздельным владельцем фабрики. На какую высокую ступень она, мать, вознесла его, хорошо жилось и Эриху — славному мальчику. Какие только препятствия ни пришлось ей преодолевать, как горько было стучаться в дверь к брату. Теперь он лежит в гробу, а ее дети стоят рядом с ней. (Если мне суждено умереть, не отступись от меня!) Из могилы веяло холодом; она взяла с лопаты горсть земли и бросила вниз, земля со стуком ударилась о крышку гроба. Эрих подскочил, чтобы поддержать мать. Скорей, скорей уйти отсюда, мне предстоит еще много, очень много дела, я еще долго хочу радоваться, глядя на моих детей.

После смерти дяди, Карлу пришлось выдержать тяжелое испытание. Вдова повела с ним переговоры. Она предполагала несколько месяцев попутешествовать со специально приглашенной компаньонкой, а затем поселиться в провинции, где жил ее брат. От Карла она требовала выплаты ее доли в предприятии. Это выражалось в огромной сумме, большую часть которой надо было уплатить единовременно, а затем в несколько сроков погасить остаток. Карл мог бы отклонить это требование. В условиях нескончаемого кризиса, как ни считал и ни высчитывал Карл совместно со своим доверенным, вести дальше фабрику одному было рискованным делом, — платежи, правда, можно было бы, вероятно, облегчить всякими ссылками на кризис. От Карла зависело, согласиться или не согласиться на требование тетки. Скажи он — нет, он бы ничего не потерял, риск лег бы в равной степени и на плечи тетки. Но тогда либо она сама имела бы право голоса в управлении фабрикой, либо посадила бы туда своего представителя. Об этом Карл не мог подумать без ярости: с ним рядом будет сидеть чужой человек, субъект этот получит право контролировать его решения, да еще в такое время, да еще кто-нибудь из теткиной родни!

Изложив матери и Эриху положение вещей, он услышал то, чего ждал: никого к себе на фабрику не пускать, спокойно взять на себя одного все. Оба верили в него безгранично. Мать была счастлива — это был ее триумф.

— День, когда ты подпишешь соглашение с тетей и получишь фабрику в полную собственность, будет твоим вторым днем рождения, Карл.

Он, однако, долго колебался, снова и снова просматривал приходо-расходные книги, банк пока не чинил никаких препятствий, но кто во времена кризиса мог быть уверен в хорошем исходе? Это был ответственнейший шаг. С кем бы посоветоваться? Неожиданно он подумал о Юлии, разумеется, не в этой связи, ибо такими сухими материями Юлию не принято было обременять. Театр, музыка, книги, выставки картин — вот ее сфера. Юлия с детьми жила подле него безмятежно, чисто, как лебедь на голубых водах. Но с некоторых пор то взгляд Юлии, то тон ее речей застревали у него в мозгу. Вдруг, среди дела он вспоминал эти взгляды, этот тон. Недовольна она чем-нибудь, недоглядел он чего-либо? Чего ей нехватает? Не спросить ли у нее совета относительно тетки? Но нет, нельзя, это унизительно, что она подумала бы; Карлу в душе стало стыдно перед матерью. Смешная идея! И все-таки Юлия почему-то не давала ему покоя, Юлия — существо, которое больше десятка лет рядом с ним ходило, сидело, лежало и со всеми своими родами, разговорами, отцом, матерью, детьми составляла часть его жизни. Давно забылось, что когда-то они впервые встретились, что было время, когда они друг друга не знали. Но кризис все перемешал, порядок был нарушен. Его неотступно преследовала мысль: надо поговорить с Юлией.