Альфред Дёблин - Пощады нет

Присутствующие одобрительно кивали.

…В то же время кое-кто из противоположного лагеря превысил границы дозволенного, — продолжал оратор, — и это чревато тяжелыми последствиями. Развитие развитию рознь. Ничто не должно выходить из рамок здравого смысла. Что же мы видим в области социального обеспечения? Меру надо соблюдать во всем. Честь и слава законодателю. подумавшему об обеспечении на случай болезни, старости и т. д. Гуманность владеет умами цивилизованных людей. Но если гуманность начнет диктовать нам свои законы, куда это приведет? Деньги любят счет — тут ничего лишнего не выкроишь. Какая-нибудь колода, штабель фанеры стоит столько-то и столько-то, транспорт, помещение, заработная плата — столько-то и столько-то, следовательно, штука мебели обходится во столько-то, и я вынужден продавать ее не больше, не меньше, как за столько-то, и тут никакая гуманность не имеет права голоса, ибо она на себя моих расходов не берет. Если я захочу быть гуманным — это мое частное дело, и я отнесу этот расход на особый счет. Деловая жизнь не может находиться под пятой у гуманности. Но, к сожалению, именно такова картина, и это невыгодно ни той, ни другой стороне. Ибо если отчисления на социальное обеспечение и прочее возрастут, то соответственно поднимутся и рыночные цены, товар застрянет на складах, нам придется увольнять рабочих — и что тогда? Вот к чему мы придем, если будем руководствоваться одним лишь чувством.

Итак, этот оратор — выступление его было исключительно темпераментным — требовал ограничений в той области, где действительно можно было говорить о роскошестве — в области школ, университетов, музеев. Все это поглощает жуткое количество денег, никто не знает, кому нужно столько просвещения, выращивают академически образованный пролетариат, забивают головы молодежи всякой дребеденью. Нам нужны ясные головы, нам не нужны ученые. Мы легко можем обойтись (будем откровенны) без древней Греции, времена наступают трудные, мы не можем позволить себе времяпрепровождение, которое стоит нам больших денег.

Поскольку затронута была тема о «благотворных последствиях кризиса», эксперт, присутствовавший на заседании, — он был адвокат и экономист одновременно, — счел уместным, сделав кислосладкую улыбку, высказать свое суждение. Его тошнило от «филистерских разглагольствований», направленных против университетов и академического образования. Но здесь он был среди своих хозяев, которые его оплачивали и кормили, и оправдать себя он мог только диаграммами и изложением «высшей точки зрения». Как бы между прочим, он указал на культурное значение университетов и высших учебных заведений по искусству, которые, помимо поднятия престижа страны, — в большой стране должны быть университеты и вообще широко поставленное дело просвещения — привлекали в страну иностранцев и тем самым повышали денежный оборот.

— Дельная мысль! Бесспорно!

А затем, уязвленный прислужник, покончив с попыткой установить общую линию интересов фабрикантов и деятелей просвещения, еще ниже склонился перед своими господами. Ловко и весело обогнув острый угол, он заговорил о росте профессионального движения, который можно легко доказать (чем, интересно?). Без партий, конечно, тоже не обойтись — к сожалению — всякий сверчок ищет свой шесток. Но если представители профессиональных союзов полагают, что они имеют право критиковать действия промышленников, то что сказать нам при виде роста профессионального движения, особенно когда оно возглавляется крайними элементами (волосы дыбом становятся). Какая цель при этом преследуется? Профессиональные союзы, несомненно, стремятся к созданию государства в государстве (государственная измена, пиф-паф).

Белобородый председатель, привыкший обрывать адвоката, поднял руку, адвокат поджал хвост и сразу погас за своей кружкой пива. Белая борода заявила (чтобы закрепить победу над просвещением):

— Политикой мы не занимаемся.

Деловое выступление Карла обратило на себя внимание, пришли к кое-каким решениям относительно тактики снижения заработной платы. Карла до сих пор знали лишь, как напористого дельца и опасного конкурента, теперь его заметили. Это была хорошая смена — замкнутые, любезные, холодные люди.

Другое совещание происходило на квартире у больного дяди, казначея союза — дядю подняли с постели, он сидел в углу дивана, худой, серый, как кучка пепла, весь обложенный подушками, только-только самого его не набили подушками. На этом совещании Белая борода заявил:

— Тут, между своими, можно прямо сказать, предстоит жестокая борьба (с кем, он не назвал). Неизвестно, кто из нас через два года уцелеет. Придется наверно снова надевать фуражку и итти подмастерьем на фабрику, если только нас кто-нибудь возьмет, а не то регистрироваться на бирже труда. Ныне все возможно, пророчить трудно. Поэтому надо подумать о субсидиях промышленности. Продуктивной мерой против кризиса может быть исключительно поддержка промышленности, которая дает работу и заработок людям. Это верно, как дважды два четыре. Есть работа — есть деньги, есть деньги — люди могут покупать. А если из нас выкачают все средства, кто даст людям работу? Поэтому мы должны покончить с разобщенностью в наших рядах, потребовать субсидий, облегчения налогового бремени и т. д. Правительство извивается под нажимом профессиональных союзов и всяких партий, немного твердости — и дело будет в шляпе. Вместо того, чтобы господин юрисконсульт разводил тут у нас высокие материи, пошел бы он лучше со своими диаграммами в министерство и там бы поддал пару.

Дядя — у него стало маленькое, словно детское, сморщенное личико, пенсне непрерывно сползало на нос — сначала печально покачал головой, затем закивал. Неясно было, что означают эти движения. А он думал про себя: мне скоро в могилу, мне вредно так долго сидеть, долго ли они еще будут говорить?

Господа, расположившиеся в дядиной желтой гостиной, — это была, собственно, гостиная тети — почтительным полукругом между роялем, которого давно уже никто не открывал, и искусственными пальмами, осторожно сидели на чересчур грациозных золоченых стульчиках (помимо почтительности, эти люди полны были страха — как бы не заразиться). Они вышли из того благодушного мещанства, которое составляло в этой стране главную массу населения. Неразвитые, плоские, малоподвижные лица этих людей неизменно носили отпечаток их происхождения, и если бы кто-либо посторонний, — а иностранец уж, во всяком случае, — уронил в их присутствии платок, он мог быть уверен, что по меньшей мере половине из них пришлось бы подавить в себе досадное инстинктивное движение — вскочить и поднять платок. При всем том шутить с ними не рекомендовалось, они кое-что усвоили, — например, насколько важна их промышленность для страны; а уж по энергии и хитрости они вполне могли бы состязаться с средневековым хищным рыцарством.